Невозможное возможно: коллекция купца Щукина в Фонде Louis Vuitton

Арт-детектив длиною в век получил хеппи-энд: коллекция московского купца Щукина ненадолго вновь собралась воедино в Париже. «Шедевры нового искусства. Собрание С. И. Щукина» открываются сегодня
Выставка произведений из коллекции купца Щукина в Фонде Louis Vuitton | Vogue

Москвич Сергей Иванович Щукин умер в Париже в 1936 году. В 1918‑м, когда он садился на Брянском вокзале на «украинский поезд», вывозивший беглецов на свободный Юг, он полагал, что большевики продержатся недолго и он вернется домой к своим картинам. «Бабушка была куда более предусмотрительна. Когда собирались, она взяла на всякий случай и летнюю, и зимнюю одежду, — говорит мне внук Щукина Андре-Марк Делок-Фурко, с которым я встречаюсь в Париже, в его квартире неподалеку от парка Ла-Виллет. — Потому‑то выбрали Францию: проблема была не «где будем жить», а «где будем ждать».

Вместе с Наталией Семеновой, знаменитым биографом Щукина, они пишут новую историю жизни коллекционера для французского издательства. Бабушка Андре-Марка — его вторая жена. После смерти первой жены Лидии, родившей ему четырех сыновей и дочь, Щукин женился на Надежде Конюс. Его последняя дочь Ирина родилась в Москве, но так и не увидела родину вновь. На фотографии, которую мне показывает ее сын, она позирует в гостиной парижской квартиры.

У семидесятичетырехлетнего Андре-Марка дедушкины густые брови, но нет знаменитых усов, которые топорщатся на всех щукинских портретах от Сарьяна до Мельникова и Крона. Есть и литературный портрет — работы Андрея Белого из «Начала века»: «Мавр» — твердеющий, чернобородый, но седоволосый, напучивший губы кровавые, Щукин: с виду любезен, на первый взгляд — не глуп, разговорчив; в общении даже прост, даже... афористичен:
— Сезанн, — это кк... кк... кк... корочка черного хлеба… пп... после... мм‑ороженого.
Тут же:
— Дд... дд... дд... дд‑авить конкурентов.

Давя, как клопов, их, кидал в Персию ситцы свои, переходил он в разговоре от сс... Сезанна к... вв... вв… Ван Гогу; натура «широкая», говорят, что картину Матисса, выписанную им себе, сам же он у себя подмалевал (и Матисс-де сделал вид, что этого не заметил); цветисто рассказывал он, как на ослах ездил он на Синай, как стоял перед Сфинксом, в гг... гг... гг... глаза божеству заглянув».

Все правда в этом портрете и все нет. На Синай Щукин отправился в октябре 1907 года в отчаянии после смерти жены и таинственной гибели сына, которого революция пятого года увела из дома и бросила в Москву-реку. Деньги Щукину не упали с неба: один из сыновей купца-старообрядца, болезненный заика в детстве, он стал в зрелости тем, кого в Москве называли министром коммерции. История же с подмалевкой связана с самым знаменитым диптихом Матисса — «Танец» и «Музыка».

Щукин заказал Матиссу панно, которое должно было висеть при входе в особняк в Большом Знаменском. Эскиз испугал его. Он любил возмущать гостей и наслаждался их возмущением, но хоровод обнаженных фигур в Москве 1909 года мог вызвать настоящий скандал.

Он посылает Матиссу формальный и вежливый отказ, оправдывая свой страх присутствием в доме маленьких девочек, — Сергей Иванович взял на воспитание дочерей своего покойного брата. Щукин опирается на мнение парижан, возненавидевших полотно Матисса. А потом, проведя не одну бессонную ночь, не просто телеграфирует согласие, но и заказывает ему парную «Музыку».

В его собрании в итоге оказалось тридцать семь Матиссов, пятьдесят один Пикассо и восемнадцать Деренов, не считая Гогенов, Сезаннов, Ван Гогов и Мане. «В отличие от других коллекционеров, Щукин покупал, но ничего не продавал, — говорит куратор нынешней выставки, которая пройдет в Фонде Louis Vuitton, Анна Балдассари. — Картины были его родственниками, которые могли иногда возмущать и злить, но с которыми немыслимо расстаться».

Вместе с Андре-Марком мы пытаемся представить себе 1904 год, который стал для коллекции особенным. Щукин в зените могущества, у него красавица жена и четверо детей, усадьба, завешанная картинами. Он собирает искусство. У него есть Суриков и Похитонов, есть прерафаэлиты, французские романтики. К нему приезжает купленный в Германии «Завтрак на траве» Мане, идеальное завершение достойного собрания.

Но вместо этого на страх соседям и родственникам начинается новая коллекция — появляется Гоген, которым Щукин сплошь покрывает стену на манер русского иконостаса. Он влюбляется в краски Матисса, которого привозит в Москву вслед за работами, и вместе с ним перевешивает картины в своем особняке. Потом в его сознание вторгается Пикассо, от которого, по его словам, «было такое ощущение, точно я набрал в рот куски битого стекла». Люди его круга всерьез заговорили, что «дикобраз» из Большого Знаменского совсем рехнулся.

Зато русские художники молились на его коллекцию. Он открывал им глаза на невиданную раньше живопись, единолично рождал моду, как у Маяковского: «Бывало — сезон, наш бог — Ван Гог, другой сезон — Сезанн». В Москве появился первый и единственный в мире музей, демонстрирующий новое западное искусство, которое во Франции не признавали.

Художник Владимир Роскин много лет назад рассказывал мне о том, как гимназистом он попал в дом к Сергею Ивановичу Щукину, где принимали всех — и по самой скромной рекомендации. Как бывал рад хозяин, когда кто‑то оказывался способен разделить его эстетические перверсии! Как вытащил однажды чуть ли не из‑за кровати работу Пикассо со словами: «Я ее держу у себя. Жена не одобряет моего увлечения». «Щукин иногда сам не знал, куда он идет, его критиковали и проклинали, — говорит мне Сюзан Паже, художественный директор Фонда Louis Vuitton. — Но он никого не слушал и упорно забирался в те области, где происходило самое удивительное, где художники ломали правила».

«Я и сам не представлял, каким крутым был мой дед, — пожимает плечами Андре-Марк. — Многое мне рассказала его биограф Наталия Семенова, когда мы встретились в Москве. Я узнал, что мои два дяди умерли, покончили с собой, что у Сергея Ивановича была первая жена, которая умерла от горя. Об этом в семье не говорили». Наталия Семенова до сих пор вспоминает телефонный звонок, заставший ее в архиве Пушкинского музея: «Внук некоего дореволюционного коллекционера с непроизносимой французской фамилией интересуется историей своего деда. Повезло, что я взяла трубку. В архиве я бывала не каждый день. Мы работали над книгой о московских коллекционерах нового западного искусства без особой надежды ее издать».

Еще в Москве Сергей Иванович завещал свою коллекцию Третьяковской галерее. После революции картины были национализированы. Сначала их оставили в бывшем особняке в Знаменском, потом увезли в отобранный у Ивана Морозова дом, где был открыт Музей нового западного искусства. Щукин не дожил до того момента, когда в 1948 году по личному указанию Сталина музей закрыли. Обе коллекции — Щукина и Морозова — были разделены между главными музеями: ГМИИ им. Пушкина и Государственным Эрмитажем, куда отправились, например, «Музыка» и «Танец». С тех пор мы никогда не видели их вместе, а после того, как бывший директор Пушкинского Ирина Антонова попыталась отобрать эрмитажную часть под вывеской восстановления ГМНЗИ, едва ли увидим и дальше.

Стараниями Семеновой и ее предшественницы Александры Демской мы многое узнали о жизни Щукина в России. О жизни во Франции говорит Андре-Марк. Он не застал его, но видел комнату, где на тумбочке еще лежали щукинские очки, где его бабушкой были сохранены все вещи мужа. Стиль жизни не изменился. B Париж выехали не только дед с женой и дочкой — проездом через Киев из Москвы явился целый дом. В купленной Щукиным квартире на улице Вилем жила огромная русская семья, занимавшая спальни, гостиные, курительные, даже комнатки слуг под крышей. Они не бедствовали: дед был силен на предвидения не только в искусстве — и после страшного 1905 года перевел все свои деньги в Швецию, ближайшую нейтральную страну, начинавшуюся сразу за русской границей Финляндии.

По средам устраивались журфиксы: в доме принимали гостей, сажая на лестнице усатого русского гардеробщика. «Там была еще Франция, — говорит Андре-Марк, — а за дверью уже Россия. Тогда я понял, что лучше расти в разорившейся семье, чем в бедной».

Многие удивлялись, почему в Париже Щукин не начал снова коллекционировать, раз его вкус и глаз были столь безошибочными. У Андре-Марка готов ответ. Он считает, что несчастья — смерть жены и двух сыновей — Щукин воспринимал как наказание Божье. Думал ли он, что новая эстетика ускорила приход революционного порядка, хотя в этом был бы смысл? Сергей Иванович надеялся, что, лишившись коллекции, он искупил свою вину и даже получил прощение и подарок в лице маленькой любимой дочки. Это и правда было чудом: в год рождения Ирины Щукину было шестьдесят, жене — за сорок. И вывезти трехлетнюю девочку вместе с няней и куклой было для него важнее, чем спасать любого из Матиссов.

Когда большевики попытались продать часть его коллекции за границу, Щукин изменил завещание и оставил все, что он имел, жене и детям. Я спрашиваю внука, а не спасла ли большевистская национализация целостность коллекции. Андре-Марк спокойно говорит, что это не исключено: «Да, существовало завещание, но если бы не было революции и в очередную «Великую депрессию» дед был бы, как знать, разорен, возможно, и существование коллекции закончилось бы».

Сейчас щукинское собрание — среди главных сокровищ России, драгоценных и неподъемных. Кроме состояния картин, а оно со временем не улучшается, устройство такой выставки стоит больше десяти миллионов евро — ни один государственный музей мира на это не способен. Хорошо, что в Париже есть Фонд Louis Vuitton и глава LVMH Бернар Арно, такой же сказочный богач и страстный коллекционер. Сценарий принят, коллекция Щукина соберется вместе 22 октября — через сто лет после того, как ее создателя остановила история. Следующая встреча едва ли произойдет раньше.

Подпишитесь и станьте на шаг ближе к профессионалам мира моды.