Как визажист и бывший редактор десять лет боролась с пищевыми расстройствами

Пищевые расстройства — важная проблема современности, о которой принято сейчас говорить, но мало кто готов делиться личным опытом. Героиня этой истории не из таких — визажист, бывший редактор сайта Tatler и шеф-редактор сайта Allure, Юлия Рада решила рассказать историю своей болезни длиною в десять лет.

Это очень личная история, но я наконец готова ее рассказать. Об этом мало кто знает, но после десяти лет расстройств пищевого поведения — из них четыре года анорексии и шесть лет компульсивных перееданий — последние полгода я нахожусь в стабильном состоянии, без срывов, без истерик на тему еды и веса. Смело могу сказать, что нравлюсь себе и люблю свое тело. И мне хочется попросить у него прощения за то, что я с ним эти десять лет вытворяла. Мой минимальный вес при росте метр шестьдесят пять был тридцать восемь килограммов, максимальный достигал шестидесяти восьми и даже больше. В какой-то момент на пике перееданий я перестала взвешиваться.

Когда все началось, я не была толстой. Мне было пятнадцать, я училась в старшей школе, весила примерно пятьдесят килограммов и меня даже чаще дразнили за худобу. Но у меня была гиперконтролирующая, вспыльчивая и непредсказуемая мама-учительница, которая с пятого класса была моим классным руководителем и отслеживала каждый мой шаг. И отец, бывший военный, который не проявлял ко мне особого внимания и вообще куда больше любил мою младшую сестру. Сейчас понимаю, как это все сработало, но в пятнадцать я просто нащупала область, где наконец могла ни от кого не зависеть и контролировать хоть что-то в той своей жизни, и начала экспериментировать. Возможно, в культе худобы обрела безусловного друга, который всегда будет с тобой, ты только ешь поменьше. Возможно, это была единственно доступная мне форма бунта, при которой можно было сохранять образ покладистой девочки, тайком выбрасывая еду в унитаз. Возможно, это давало ощущение, что я ориентируюсь в этой нестабильной реальности, которая была явно против меня. А я пыталась ее ухватить за хвост, изучая связь съеденных калорий со скоростью потери веса. 48–47–46–45 килограммов — ого, такого у меня еще не было, а смогу ли я быть еще меньше? 45–44–43.

Потом все замечают, что ты худеешь, и проявляют к тебе внимание, волнуются, заботятся. Ты отличаешься. Учителя, мамы одноклассников и одноклассниц замечают твои изменения, очень по-матерински волнуются, как будто желая спасти, забрать в свою семью, и нападают на твою мать: «Ты что сделала со своей дочерью, она же выглядит больной?!» Внутри себя я ликовала, потому что не имела возможности напасть сама, а мне так хотелось: «Мама, смотри до чего ты меня довела!» На это внимание подсаживаешься, чувствуешь себя особенной, наконец восполняешь дефицит заботы. Так, по крайней мере, было у меня. И еще у одной девочки из моей школы, на пять лет младше, которая дошла до веса двадцать пять килограммов и не могла в тот момент забраться в автобус без посторонней помощи. Тоже дочь учительницы. Узнав о ней от младшей сестры, я тут же написала ей с поддержкой, хотя сама была еще далеко не выздоровевшей. Убедила ее начать выкарабкиваться, старалась делать это максимально тактично, чтобы не спугнуть.

Анорексики вообще пугливые создания и мало кому склонны доверять. Поэтому забегая вперед, скажу, что в лоб убеждать их есть, откармливать, подкладывать еду (как делала моя мама) не имеет смысла — они, скорее всего, начнут от этого есть еще меньше, так как ими руководит страх поправиться. До своего минимального веса в тридцать восемь килограммов я дошла как раз во время каникул с родителями. Они были одержимы идеей меня откормить — я об этом знала и старалась во что бы то ни стало не дать им этого сделать: тайком скармливала еду собаке, делала вид, что дожевываю, и уходила выплюнуть еду, врала, что уже поела, и отказывалась есть вместе со всеми, либо иногда просто уходила в отказ и, нарываясь на скандал, убегала из-за стола, не доев. Скандалов было много, почти каждый день. Мама грозилась запихнуть меня в больницу, папа защищал. Я боялась, что у меня отберут тем самым учебу и работу — зоны, в которых я только начала осваивать свободу, потенциально они могли меня спасти.

Удивительно, что вне родительской опеки я ела больше. У меня была своя система, позволявшая не поправляться. Свой распорядок еды и упражнений (сейчас уже не вспомню подробно), который позволял мне оставаться худой, но не голодать, и таким образом считать себя нормальным, полноценным человеком. Я ела и шоколадки, и булочки, и сосиски-котлеты-макароны-пюре. В своей голове я вообще себя не ограничивала, просто выбирала очень маленькие порции и маниакально двигалась, чтобы потратить калории. Не могла даже полтора часа фильма высидеть на одном месте: надо было шевелить ногами, разминаться, выходить в туалет — двигаться. И да, я отслеживала фигуры и питание всех, кто меня окружал. Особенно пристально рассматривала однокурсниц и соседок по комнате в общежитии. Мне выносило мозг, когда девочка, жившая со мной, садилась на диету: съедала с утра пару яиц, обедала пачкой творога, а ужинала двумя ложками риса. Я думала: она же ест гораздо меньше меня! И никто ее за это не винит! Как так?! Это значит, что я ем много, несмотря на то что все убеждают меня в обратном?

Еще доставалось младшей сестре — я стремилась ее откормить. Когда приезжала в родительский дом и мы оставались одни, я сооружала для нее горячие бутерброды с двумя шматками сливочного масла, майонезом, сыром, колбасой и так далее — чтобы пожирнее, чтобы она-то уж точно съела больше меня. Таня, прости меня, пожалуйста. Хорошо, что тогда мы с ней хотя бы не жили вместе — мои проблемы не успевали отразиться на ней. Хорошо, что у нее хороший обмен веществ, чувство насыщения и предрасположенность к стройности. Тогда я не ведала, что творила. К слову, эта заморочка — откармливать других — одна из самых живучих у людей с расстройствами пищевого поведения. У меня она сошла на нет в последнюю очередь, и то не до конца. Я завидовала тому, что мой молодой человек может забыть про еду на полдня. Что может не хотеть есть по утрам. Что ему не интересно сладкое. Что сегодня он может позволить себе съесть бургер на ночь, а завтра за весь день съест только омлет и салат. Что у него нет никакой системы, и при этом он остается в постоянной форме.

Мне же система была нужна. Особенно когда я сама испугалась цифры тридцать восемь и решила вернуться в более адекватный вес. Сорок — сорок два меня устраивало, я была на это готова. Поэтому очень аккуратно, под четким внутренним контролем начала добавлять себе в рацион калории. Конечно, преподнесла это маме и окружающим как подвиг. Подчеркивала, что ем много. Реально поправилась до нужной цифры, но если вес поднимался чуть выше, я тут же за пару дней на урезании рациона могла это исправить. Это помогло мне держаться в рамках сорока — сорока двух почти три года. Я упивалась властью над своим телом, потому что досконально знала, как оно работает.

Мне уже было легче, так как, следуя своей системе, я могла как будто меньше думать о еде, убеждать окружающих, что ем нормально и это просто мой нормальный вес, а главное, заниматься в полную силу учебой и работой. У меня была золотая медаль в школе, и я отлично училась в университете (вы наверняка слышали, что анорексия — болезнь отличниц). И работала с первого курса. Со второго начала заниматься журналистикой. Мама не разрешила мне поступать на нее, я училась в НИУ ВШЭ на менеджменте, но так как мне хотелось писать, однажды я решилась отправить резюме и попросить тестовое задание у изданий, которые мне нравились, и таким образом попала в эту сферу.

Работа была важна, так как в восемнадцать лет я начала жить полностью на свои деньги, чтобы меня не попрекали ими родители, чтобы еще хотя бы чуть-чуть освободиться от контроля мамы, убрать хотя бы этот инструмент манипуляции. Разумеется, я не тусовалась и почти не встречалась с друзьями — не было времени, не было лишних денег, да и это могло нарушить мой идеально распланированный режим в плане еды. Да и мама все еще контролировала — я была обязана ей отзваниваться каждый вечер, говорить, что я дома, что вернулась до восьми вечера, перечислять все, что съела за день (разумеется, преувеличивая и добавляя пункты — ее это радовало и успокаивало).

В свой «стабильный» период я работала в Tatler младшим редактором сайта, училась тогда на втором-третьем курсе, и это были полтора самых спокойных и гармоничных года в моей жизни. Я легко совмещала работу с учебой, у меня была очень лояльная начальница, была главный редактор Ксения Соловьева, вдохновлявшая своим умением везде и все успевать. В целом все было стабильно и под контролем. На тот момент меня не сильно волновал тот факт, что у меня выпадали волосы и уже несколько лет не было месячных. И да, тогда я еще не подозревала, с какой скоростью анорексия может трансформироваться в булимию и компульсивные переедания.

Надо сказать, что еще во время работы в Tatler, несмотря на выработанную систему питания, у меня случались срывы. Видимо, проявлялись защитные инстинкты. Если вдруг контроль ослабевал — из-за усталости, высокой нагрузки, беспокойства или других, не всегда осознаваемых эмоций, — а рядом при этом оказывалась корзинка с подаренными рекламодателями пирожными (это частые гости в редакциях), я поддавалась импульсу и могла, не считая, заглотить несколько маффинов, эклеров или с десяток пирожных макарон или набить живот орехами и сухофруктами. Иногда до тошноты, но вызвать рвоту у меня никогда не получалось. Поэтому я просто старалась есть по минимальной планке всю следующую неделю. Таким образом вес держался стабильным.

В какой-то момент я почувствовала, что мне становится скучновато и тесно на моей должности, меня начала сильно привлекать тема бьюти, то есть все, о чем пишут в разделе «Красота». Я собирала картинки со съемок и показов, мне нравилось, когда моей начальнице присылали коробки с косметикой и что-то из них перепадало мне. Задумалась о карьере визажиста, меня дико привлекала их свобода, возможность работать с разными людьми, изображать на лицах что-то красивое, работать на съемках, показах. В то время я умудрялась откладывать часть своей небольшой зарплаты, у меня была за счет этого накоплена подушка безопасности, и я уже была готова уволиться, отучиться на визажиста и поменять сферу, но тут мне предложили стать шеф-редактором сайта Allure. Шеф-редактором. Журнала о красоте. С возможностью еще ближе вникнуть в этот мир. С коробками косметики, которые будут присылать уже не моей начальнице, а мне самой. Конечно, я согласилась.

И это был поворотный момент. Я пришла на сайт, когда оттуда ушла вся команда, нужно было заново набирать себе младших редакторов. Вникала в новую админку, составляла план публикаций, и пока не было помощников, сама выпускала по восемь статей в день, подбирала к ним картинки и так далее, параллельно читая резюме, проводя собеседования, бегая по встречам с пиарщиками, по презентациям и мероприятиям. И это был мой дипломный год, когда я шла на красный и мне уже грех было его не получить. Мне было двадцать лет. Это была нечеловеческая нагрузка. Особенно для перфекциониста, так как я ничего не могла делать неидеально. Я приезжала на работу к восьми утра, уезжала в полночь. Иногда ночевала в офисе, совсем перестала встречаться с друзьями и ходить на свидания. И начала регулярно срываться на еду. Еще с первой недели работы на новой должности. Как раз когда первый раз заночевала на работе. До часу ночи я писала статьи, во мне проснулся голод, не доделать все я не могла, а под рукой оказались те самые рекламодательские пирожные. Один раз, второй, третий — это стало происходить регулярно. Во имя работы и учебы, так как они были приоритетом. А пирожные в офисе были всегда, и они помогали. Ну и все же твердили все эти годы, что мне надо поправиться — вот, получите, распишитесь.

Первые восемь килограммов я набрала месяца за три-четыре. Пятьдесят килограммов не весила давно, ощущала себя толстой, но выглядела, наверное, нормально, поэтому все только приободряли. Особенно, конечно, радовалась мама. Но мне было ужасно. Организм мстил, видимо цеплялся за возможность выжить. Я вообще не могла собой управлять. Как только пыталась урезать еду, аппетит просыпался с новой, звериной силой. Я набивала желудок буквально до боли. Пыталась вспомнить какие-то техники, на которых худела раньше, но больше ничего не работало. Могла до обеда продержаться на каком-то урезанном питании, но потом снова включался механизм, заставлявший сметать все вокруг, как будто завтра еды не будет. И, анализируя сейчас, понимаю, что тогда реально мое тело боялось, что я снова буду его чего-то лишать и ограничивать, поэтому делало все, чтобы меня от этого уберечь. Тяжело об этом писать, до сих пор. Потому что в тот момент начался самый жуткий период моей жизни, длившийся почти пять лет. Вместе с весом подступала депрессия. Я больше не была хозяйкой ни своему телу, ни своей работе, ни своему времени, ни своим отношениям с людьми. Я не справлялась с нагрузкой. Ничего не успевала. Да, я получила свой красный диплом, полностью переключилась на работу, но мои ресурсы уже были на исходе. Надо было что-то с этим делать, и я ухватилась за возможность отучиться на визажиста. Взяла двухнедельный отпуск и пошла в школу макияжа Mosmake. Попробовать, посмотреть, насколько это мое.

Учеба стала для меня глотком свежего воздуха. Мне понравилось заниматься макияжем, я видела в этом перспективу. Но главные моменты, которые меня зацепили: работа визажиста давала свободу распоряжаться своим графиком, здесь вложенные усилия точно влияли на результат, и все зависело только от моего трудолюбия. А еще тут было куда меньше ответственности… Значимость этого факта я тоже начала осознавать только сейчас. Тогда, в 20 лет, я была тотально истощена — психологически и физически. И никто в этом не виноват. Видимо, я была самонадеянна и думала, что справлюсь без особых потерь, но нет. Это истощение было одним из поводов уйти из Allure и перейти в визажисты. И потом еще года два эта работа была моей главной отдушиной и главным поводом вообще выходить из дома и видеться с людьми — так как большую часть времени я предпочитала сидеть в своей комнате, есть, искать способы похудения, есть, плакать, смотреть в потолок, идти в магазин за едой, начинать есть еще по дороге из магазина домой, объедаться и идти спать на неразложенном диване одетой, просыпаться с желанием что-то изменить — и снова объедаться.

Три пачки вафель подряд, два бутерброда с колбасой, пара шоколадных сырков, плитка шоколада, пара яблок в надежде, что после этого отпустит, но нет — и ты берешь еду своей соседки, доедаешь орешки, сыр, мажешь масло на хлеб, выпиваешь фруктовые йогурты, которые даже не любишь, — а потом идешь в магазин купить для соседки все, что у нее съела, пока та не вернулась с работы. Я съедала четыре шоколадки подряд, и мне было мало. Покупала медовик весом почти килограмм и съедала его за час — сначала половину, делала передышку (надеясь, что отпустит) и потом доедала остальное. Если не было еды и денег на еду, я заливала кипятком овсянку и ела это месиво по пять плошек подряд, в полном аффекте. Если деньги были, я почти все спускала на еду — шла в магазин, закупалась бананами, вафлями, булками, сэндвичами, шоколадом, сырками, чем угодно — съедала, а потом шла за новой порцией, лучше в другой магазин, чтобы было не так стыдно перед продавцами. Мне казалось, у меня на лице было написано, что это все я съедаю сама, сразу.

Дважды за этот период я достигла состояния, когда мне казалось, что сейчас я умру. Я лежала на диване после адского переедания, мое сердце бешено колотилось, а слезы лились градом, я не могла их остановить. Живот разрывался. У меня внутри все сжимается от этих воспоминаний. Тогда я уже сама хотела умереть, так как не видела выхода. Я очень мало с кем тогда общалась, у меня был только один «токсичный» друг, который не верил в то, что со мной происходит, и только издевался, когда я рассказывала про свои приступы. Работа меня выводила из этого состояния, поэтому я откликалась на любую возможность. Хотя честно, иногда приезжала на съемки после переедания с адской тяжестью в животе. Но через полчаса уже забывала о ней, погружаясь в процесс. Поэтому работа меня реально поддерживала. Но да, я продолжала набирать вес, за два года он вырос до шестидесяти трех. Потом я влюбилась и пошла на бокс, похудела до пятидесяти пяти, потом отношения сошли на нет, подкатила новая волна депрессии, и я поправилась до шестидесяти восьми или даже больше — уже не взвешивалась.

Конечно, я пробовала разные способы похудения. Проходила «секту» — набрала после нее десять килограммов, считала калории — провальная затея, отказывалась от сахара — продержалась два месяца, во время которых съедала по десять бананов и несколько пачек медовых хлебцев в день. Сидела на диетах, обращалась к инста-диетологам за составлением планов питания, ходила на бокс (часто приходила на тренировки после приступов и качала пресс с набитым до горла желудком, это весьма отвратительно). Как понимаете, ничего не помогало, а если и помогало, то только краткосрочно. Я знала, что мне надо к психологу, но не могла себя пересилить, тогда мне все еще казалось, что к ним обращаются только те, у кого есть «настоящие проблемы». Тот самый «токсичный» друг так и говорил, а бывший молодой человек вообще на меня разозлился: «К психологу ходит моя сестра, которую муж бросил беременной с ребенком. Вот ей он нужен, а ты ходи в спортзал, и все у тебя будет ок!» Благо я увидела, что одна из моих коллег по Condé Nast, отучившаяся на психоаналитика, приглашала на консультацию тех, кто столкнулся с пищевыми расстройствами. И я решилась к ней пойти.

Она была психоаналитиком. Это важное уточнение, так как в психоанализе вы в основном раскапываете прошлое и ищете в нем причины проблем. После первого же сеанса я написала своей маме огромное сообщение, полное обиды и злости — за детство, за гиперконтроль, который подавался как забота и любовь, за игнорирование моих интересов, потребностей и реальных проблем. Получила в ответ не менее эмоциональное письмо, где я оказалась неблагодарной дочерью. Потом мы формально извинились друг перед другом, но все высказанное оказалось достаточно сильным, чтобы наши отношения с мамой поменялись. Наше общение стало очень напряженным, но я хотя бы не должна была больше притворяться хорошей дочерью. Плюс я отвоевала свое право не отчитываться, не звонить каждый день, не приезжать к родителям, если не хочу. Думаю, моей маме было очень тяжело это принять. Но я очень благодарна ей за то, что она это сделала, отпустила хватку. Еще после пары сеансов я прекратила общение со своим «токсичным» другом. На одну из его привычных мерзких шуточек наконец сказала, что не хочу, чтобы со мной так обращались, а после второй шутки встала и ушла. Потом еще полгода добивалась того, чтобы он вернул мне большой денежный долг (так как, конечно, в финансовом плане я тоже позволяла собой пользоваться). Больше мы не общались, и у меня ни разу не возникало желания это возобновить.

Еще я благодарна психоанализу за то, что дал мне смелости быть с человеком, с которым я хотела быть. Несмотря на то что я все еще считала себя толстой, недостойной, неинтересной, слабой и безвольной, я пошла в отношения с тем, в кого была очень влюблена. В мои первые здоровые отношения. Мы дружили еще с университета, поэтому Дима, мой молодой человек, видел меня во всех размерах — и в тридцать восемь килограммов на первом курсе, и, когда мы встретились после двухлетнего перерыва в общении, в шестьдесят пять. И спокойно принял меня в том весе и в том состоянии, не подозревая, сколько ненависти к себе я тогда ощущала. И тем не менее психоанализ мне не подходил, так как это довольно холодный метод, плюс постоянное копание в прошлом меня скорее подтачивало, чем поддерживало. Я углублялась в причины своих проблем, а решений не находила. На пару месяцев из-за финансовых трудностей прервала терапию, а когда вернулась и поймала себя на том, что ухожу с сеансов в слезах, убедилась, что надо менять метод. Вкратце скажу, что я пробовала также обращаться к психиатру, мне выписывали какие-то не сильные таблетки от тревоги, но от них начали каждую ночь сниться кошмары, и я с них слезла. Интуитивное питание изучала, пробовала, но это тоже не моя история, я набирала на нем вес, так как продолжала есть очень много и не могла не винить себя.

Мой аналитик на прощание посоветовала мне вступить в закрытую группу на фейсбуке психолога Анастасии Томиловой, которая специализируется на осознанном питании. Эту группу модерировали несколько терапевтов, там много обсуждали эмоции, техники развития осознанности, разбирали случаи срывов, просто поддерживали и помогали справляться с разными состояниями. Для меня это оказалось очень полезным. Первые несколько месяцев наших отношений мой молодой человек не знал, что у меня пищевое расстройство. Но на него оно влияло. Два-три раза в неделю у меня были сильные истерики, которые могли длиться полдня, — и я выпадала из жизни на это время. Они возникали после срывов, когда мне было очень стыдно, либо когда я ловила свое отражение в зеркале, либо когда сравнивала себя с кем-то, либо просто когда меня накрывало отчаяние и казалось, что это никогда не прекратится. Я постоянно думала, что не достойна быть в этих отношениях, что Диме нужен кто-то лучше, красивее меня, стройнее, веселее, без этих заморочек. Убеждала его, что меня надо бросить. Хотела уйти и сначала решить свою проблему, а потом уже строить отношения.

Он поддерживал и оставался рядом, хотя я не рассказывала ему о причине истерик, и он мог только строить догадки. Не рассказывала в первую очередь из-за стыда — как признаться человеку, в которого ты влюблена, что ты вчера на ужин съела шесть котлет и буханку хлеба, а потом три куска торта, а потом вообще все, что оставалось в холодильнике съедобного, а потом лежала, мучилась от боли в животе и пыталась угомонить тошноту? Стыдно. Но все же какая-то осознанная моя часть хотела сохранить эти отношения. Я понимала, что группы мало, мне нужен психолог. И я была готова не жалеть на него денег, так как выздоровление стало приоритетом. Попросилась к Анастасии Томиловой, но она тогда была в декрете, поэтому не смогла меня принять, и посоветовала свою коллегу. С ней я работаю до сих пор, больше полутора лет. И я безумно ей благодарна за то, как изменилась я и моя жизнь за это время.

Поднабравшись уверенности, я призналась Диме в том, что со мной происходит. Эта тема была ему абсолютно незнакома, но он очень внимательно выслушал и дал понять, что я могу на него опираться, что бы со мной ни происходило. Не обесценил, не рассмеялся, не унизил, не покрутил у виска. И вообще, сознательно или бессознательно, вел себя со мной очень правильно. Никогда не давал комментариев по поводу моего тела и его изменений. Не навязывал мне еду, когда я отказывалась есть. Когда я при нем начинала бесконтрольно поглощать хлеб и шоколад, не пытался меня остановить, как делали многие, а, наоборот, предлагал приготовить или заказать что-то вкусное и сытное. Старался порадовать другими способами — обнимал, отвлекал на что-то интересное, говорил какие-то приятные слова. И наверное, через его отношение ко мне, заботливое и принимающее, я училась относиться к себе так же.

Еще помогали курсы, которые проводила Настя Томилова. Там не было, как в «секте», дневников питания, упражнений и рекомендованного меню, но было много информации о психологии питания, дневники наблюдений за эмоциями, анализ пищевых привычек и установок, вебинары на тему осознанного питания. Этот формат мне подходил. Без напора, через наблюдение и анализ, постепенное внедрение новых привычек — замедляться во время приема пищи, выбирать самое желанное и вкусное, отслеживать голод и насыщение. Я как будто заново училась есть и ориентироваться в мире еды.

Я прошла около пяти курсов в течение полутора лет, изучила тему осознанного питания от и до. Но менялось все очень медленно, ультрамаленькими шажочками. Вес стабилизировался на пятидесяти девяти — шестидесяти килограммах, но все еще было некомфортно и тяжеловато в моем теле. Питание было волнообразным — я могла несколько дней подряд есть осознанно, получая от еды удовольствие, но только начинала чувствовать легкость — и меня отбрасывало назад. Переедания один-два раза в неделю оставались, хотя уже были менее интенсивными, я уже не объедалась до боли, училась останавливаться.

Положительные изменения приходили через заботу. Я обращалась и во многом продолжаю обращаться с собой как с ребенком — постоянно прислушиваюсь к тому, что чувствую, даю себе отдых, жалею себя, обращаюсь за помощью к близким, готовлю или заказываю еду, выбираю любимую физнагрузку, ищу разные способы себя порадовать и поддержать помимо еды. То есть очень опекаю, забочусь, иногда возможно даже слишком, но мне это действительно нужно, и помогает. И я продолжаю ходить к психотерапевту, работать над собой и своей жизнью.

После курса работы с сопротивлением вес стал активно снижаться, последние полгода стабилен, примерно пятьдесят два килограмма, и я себе в таком состоянии нравлюсь. У меня все хорошо с циклом, крепкое сильное тело, я слежу за своим здоровьем и мне приятно за собой ухаживать. И у меня наладились отношения с родителями, хотя я считала это невозможным. В этом есть и заслуга мамы, я знаю, что она тоже все это время над собой работала. Но и я, видимо, как-то укрепилась в себе, поэтому мы стали общаться на равных, не манипулируя и не травмируя. Отношения перестраиваются, я во многом начала понимать, почему мои родители так себя вели, принимать их, поэтому обиды постепенно уходят, появляется теплота.

Не буду восторженно говорить, что после этой эпопеи зажила безмятежной жизнью. Всплыло многое, от чего еда отвлекала. Пришлось сталкиваться один на один с эмоциями, так как раньше переедание было обезболивающей, смягчающей все события подушкой. Я вдруг осознала, сколько моментов жизни оставалось без внимания в эти годы, пока я занималась пищевым поведением — раньше даже не успевала о них задуматься, так как девяносто процентов мыслей занимала еда. В какой-то момент я почувствовала себя стройной, наконец довольной своей внешностью — но дезориентированной в реальности. Не знала, за что браться и как все перестраивать — в работе, в образе жизни, в отношениях с людьми, в самой себе. И сейчас я еще учусь это делать, не прячась за еду. И спасибо всем, кто мне в этом помогал и помогает.

Подпишитесь и станьте на шаг ближе к профессионалам мира моды.