Представляешь, она носит красные колготки! — мой друг детства Дима, тогда студент третьего курса физфака МГУ, рассказывал мне, как он пытался ухаживать за некой девушкой с романо-германской филологии. — Невозможно понять, что творится у нее в голове! Она инопланетянка! Жанна Агузарова! Она невероятная, невозможная, нелогичная, совершенно сумасшедшая!» В середине девяностых нормальные девушки и правда не носили цветные колготки. Колготки могли быть только черные, возможно, в черную сетку и слегка рваные, как у королевы гранжа Кортни Лав, но лучше всего — плотные, черные, без блеска и прочих затей, чтобы идеально подходили к минималистским нарядам в духе ранней Жиль Зандер и молодой Миуччи Прады.
Цветные колготки, честно говоря, казались нам тогда таким же пережитком древности родом из восьмидесятых, как высокие начесы, ярко-синие тени, мужские шляпы и кардиганы с люрексом. Потому что еще десятью годами раньше моя мама вместе с лучшей подругой, педиатром Ольгой Ивановной, бегали на аэробику как раз таки в цветных колготках и лосинах, ярко-синих и ярко-красных, и где-то еще умудрялись добывать повязки на голову тон в тон. Ну а мы, разумеется, ни в чем не хотели быть похожими на своих выросших в СССР родителей. Поэтому тот факт, что мой друг Дима, абсолютно бессердечный сноб, зимой 1997 года обратил внимание на девушку в красных колготках, могло означать только одно: он потерял всякий разум и по-настоящему влюбился. И сразу же стал, между прочим, нормальным человеком.
