«Мы почувствовали, что в атмосфере что-то изменилось и женщины готовы взять слово», — режиссер фильма Woman Анастасия Микова

15 октября Центр документального кино при поддержке LVMH и Mafin выпускает в прокат документальный фильм Яна Артюса-Бертрана и Анастасии Миковой Woman — красочный и пронзительный калейдоскоп из портретов двух тысяч женщин разных национальностей, возрастов, вероисповеданий и взглядов, от Мэй Маск до деревенской бабушки. Рассказанные на сером фоне истории про любовь и насилие, материнство и рабство, традиции и поиск себя перемежаются съемками обычной жизни героинь и их черно-белыми ню, снятыми классиком модной фотографии Питером Линдбергом. Давно работающая во Франции уроженка Киева Анастасия Микова рассказала Vogue.ru, почему сегодня этот разговор актуален как никогда. 

Почему после фильма про человечество в целом — Human — вы сосредоточились на женщинах? Было ли ощущение, что женский вопрос становится все актуальнее?

Human, который, кстати, можно бесплатно посмотреть на YouTube, был посвящен всем людям мира: мужчинам, женщинам, детям. Я сделала для него около 700 интервью. И во время съемок в самых разных точках мира меня не то чтобы удивила, скорее, тронула реакция и вообще подход к этим интервью у женщин. В то время как мужчины очень часто гордились своими историями, сами подходили к нам, хотели рассказать, женщины поначалу достаточно осторожно относились к тому, что мы делаем, задавали много вопросов: «Почему? Зачем такие личные истории?». Но когда они оказывались перед камерой, очень многие раскрывались настолько, что было ощущение, будто они ждали этого момента всю свою жизнь, будто впервые наконец-то кто-то может их услышать. 

Это было настоящее «освобождение» для многих из них, как будто они сбрасывали тяжелый груз. Я занимаюсь подобными проектами уже больше 15 лет, и еще десять лет назад во многих странах было абсолютно невозможно найти женщину, готовую рассказать свою личную историю открыто на камеру. По понятным причинам — связанным с традициями, культурой и так далее. А на съемках Human женщины сами стали подходить к нам, они хотели участвовать в проекте, были готовы рассказать о себе. И когда мы с моим сорежиссером Яном Артюсом-Бертраном стали обсуждать, о чем должен быть наш следующий проект, стало очевидно, что пришло время дать голос женщинам. Мы почувствовали, что ситуация в мире изменилась и женщины готовы взять слово. Причем не только на Западе, а во всем мире. Это было около пяти лет назад, еще до #MeToo, поэтому, когда все стали говорить о женском вопросе, мы не были удивлены. Мы уже вовсю работали над Woman.

Какой вывод вы сделали по итогам проекта? Что объединяет всех этих женщин, которые живут в разных уголках планеты, принадлежат к разным поколениям, обладают каждая своим уникальным опытом? 

Для меня, может быть, основным уроком вообще всех наших с Яном проектов стало понимание, что самая универсальная вещь в этом мире — наши эмоции. Я это почувствовала сама, когда еще до того, как мне переводили слова героини, я начинала плакать вместе с ней или смеяться или мне хотелось ее обнять. Эмоция передавалась мне раньше, чем доходил смысл ее слов. И когда люди по всему миру смотрят наш фильм и слышат истории, не имеющие ничего общего с их жизнью, они все равно на эмоциональном уровне чувствуют связь с тем, что происходит на экране. Вне языкового контекста, вне традиций и культур мы все разделяем одни и те же чувства. Причем с женщинами это работает даже сильнее, чем с мужчинами. Поэтому я всегда говорю, что не нужно бояться показывать свои эмоции, хоть мы и живем в мире, где, наоборот, принято их скрывать, так как слишком эмоциональный человек, особенно если это женщина, считается слабым, мы своими проектами говорим как раз обратное. 

И второе, что меня поразило, — как раз то, насколько женщины сильные. В английском есть слово resilient, которое по-русски можно перевести как «жизнеустойчивость», способность адаптироваться к любой ситуации, вот оно идеально тут подходит. Были истории, слушая которые я не понимала, как человек, переживший это, вообще может сидеть передо мной и что-то рассказывать. Женщины, изнасилованные во время военных действий, женщины, прошедшие через ИГИЛ (организация запрещена в России), — это были абсолютно немыслимые истории. И при этом они первым делом говорили мне, что не хотят, чтобы их воспринимали как жертв. То есть они нашли в себе силы, чтобы возродиться и взять жизнь в свои руки. Внутренняя сила женщин — это что-то потрясающее. И цель нашего проекта была не только в том, чтобы рассказать те или иные истории из жизни женщин, но и в том, чтобы дать всем нам почувствовать, насколько мы сильные, потому что, к сожалению, несмотря на все вышесказанное, женщины очень часто сомневаются в себе. 

В проекте Woman принимал участие великий фэшн-фотограф Питер Линдберг. Почему и для чего вы его пригласили?

Начну с предыстории. Ян Артюс-Бертран известен тем, что уже много лет снимает Землю с высоты птичьего полета, он один из самых известных aerial-фотографов в мире. Так вот, наш предыдущий фильм состоял из интервью, снятых на нейтральном фоне, чтобы были только лицо, человеческая история и эмоции. И эти истории перемежались с вертолетными съемками планеты. Отсюда и идея Human: мы смотрим на мир, в котором живем, сверху, а потом изучаем вблизи, кто мы такие. 

Когда мы стали работать над проектом Woman, я сразу сказала Яну, что, на мой взгляд, чтобы понять женщин, недостаточно поднимать только какие-то глобальные, универсальные темы — очень важно говорить о личном, в том числе об интимной жизни. Например, надо затронуть тему месячных. И Ян, у которого трое сестер, жена, внучки, посмотрел на меня такими пятикопеечными глазами, не понимая, что интересного в месячных, когда можно рассказывать о дискриминации, насилии, калечащих традициях и так далее. Я решила ему не объяснять, просто сказала: «Давай мы снимем эти интервью, ты послушаешь, и потом обсудим». Нам не пришлось ничего обсуждать. После того как мы сняли интервью, Ян больше не спрашивал, почему это важно в жизни женщин. 

Вообще отношения женщин со своим телом стали одной из центральных тем фильма, хотя там затрагивается и социальная жизнь, и семья, и все остальное. Многие героини так или иначе говорят о теле, о том, как мы себя в нем чувствуем, как оно трансформируется, как другие его воспринимают. Мы хотели рассказать, что значит жить в женском теле, не только словами, но и визуально. И в какой-то момент Яну пришла идея снять женщин — разного возраста, облика, с разными историями — обнаженными. 

Идея показалась нам прекрасной, но чем больше мы приближались к моменту съемок, тем страшнее нам становилось, потому что никто из нас никогда не работал с темой ню. Как сделать так, чтобы не сексуализировать женское тело, как с достоинством его показать? И тут Ян вспомнил о своем друге Питере Линдберге, знаменитом своими портретами без ретуши, на нейтральном фоне, как и у нас: только женщина и ее эмоции. Философски мы с ним очень близки. Конечно, мы не рассчитывали, что он найдет на нас время, но Питер сразу сказал: «Мне это интересно». 

Пришел, посмотрел несколько интервью — и в итоге отменил ради нас другую съемку. Та часть фильма, где женщины сначала стоят в халатах, а потом снимают их, бросают на пол, стоят перед нами такие, как есть, и смотрят нам в глаза, была снята вместе с Линдбергом. И мы уверены, что она получилась такой чистой и сильной именно благодаря ему. Он знал, как дать женщинам почувствовать себя комфортно в любой ситуации, я думаю, многие согласились раздеться именно потому, что он был рядом. Позже Питер нам признался, что это была одна из самых эмоциональных съемок в его жизни — притом что он снимал самых известных актрис и моделей. Эмоции, которые все мы почувствовали в тот день, снимая женщин, переживших рак груди, женщин, раздевшихся перед нами в возрасте 92 лет, — те эмоции запомнили мы все. К сожалению, Питер умер за месяц до премьеры, и этот фильм в том числе стал оммажем его творчеству. 

В вашей биографии написано, что, до того как начать снимать кино, вы работали в глянце. 

Да, во французском Marie Claire, 20 лет назад. Это была моя первая работа. Я занималась запуском журнала по всему миру. На моем счету восемь изданий. И мне это очень помогло в работе документалистом, потому что при запуске журнала ты должен сохранить его концепцию, но при этом адаптировать к той культуре, где он будет выходить. Индия, Саудовская Аравия или Чехия — совершенно разные страны, сами понимаете. И сейчас я сталкиваюсь с той же задачей, когда беру интервью у людей, чьи культура и традиции часто не имеют ничего общего с моими. У меня есть вопросы, которые я хочу им задать, но мне нужно так вести диалог, чтобы им было понятно, о чем речь, и хотелось говорить. 

Кому сложнее всего было вопросы задавать?

Мне никогда не было сложно, потому что наше интервью для фильма больше похоже на сеанс психоанализа. Это не пинг-понг, как в журналистике, когда вы спрашиваете, я отвечаю, а такой душевный разговор, где постепенно, поэтапно человек открывается так, как, возможно, не открывался никогда и никому. Конечно, это очень мощный опыт и для женщины, и для тебя, потому что ты впитываешь эти истории, как губка, ты не можешь оставаться нейтральным, как привыкли делать журналисты. Журналистика — моя профессия, но я пересмотрела свой взгляд на нее, на свою работу. Раньше я всегда старалась сохранить себя, дистанцироваться от людей, про которых я делала сюжеты, потому что нас так учат: ты всегда должен помнить, что это не твоя история, не твоя жизнь, иначе слишком сложно этим всем заниматься. Но когда напротив тебя сидит женщина, которая рассказывает тебе то, что не рассказывала никому, и дает эмоции, которых ты никогда не чувствовал, ты не можешь сидеть и думать: «А чем я буду ужинать сегодня? А какой там следующий вопрос?». Это невозможно. Человек это просто почувствует и не подпустит тебя к себе, ничего не произойдет. Поэтому нужно забыть о том, что ты журналист. Есть просто два человека, которые общаются и которые открываются друг другу. Человек откроется тебе, только если ты откроешься ему и тоже что-то ему дашь. Это единственно возможный способ делать наши интервью. 

А в плане культуры или традиций, наверное, сложнее всего было работать в некоторых азиатских странах, потому что людей там учат скрывать свои эмоции. В любом интервью требуется время, чтобы человек расслабился и показал себя таким, какой он есть, но в Азии это время утраивается. Иногда мы даже не знали, что делать, мы как будто не могли найти ключ к героине. Но рано или поздно всегда его находили.