.jpg)
«Потому что». Это чувство знакомо с детства: ты пытаешься построить диалог, а тебя просто не слышат. Так отвечала моя самая первая подружка, когда я спрашивала, почему нам нельзя еще поиграть: «Потому что. Родители так сказали». Мы с мамой часто ругались из-за того, что я всегда просила объяснений. И в ответ я слышала то же самое: «Потому что. Я так сказала». Это вот «потому что» — мой личный враг.
.jpg)
Из этих слов растут диктатура, унижение, соглашательство, отказ от собственного мнения. Каждый заслуживает ответов на свои вопросы. Каждый заслуживает встречных аргументов, честного спора, возможности обдумать позицию оппонента — так строится понимание между людьми. Мы же с детства слышим: «Потому что». Зубрим набор дат и фактов, чтобы сдать экзамены, не перебиваем старших и не задаем лишних вопросов учителям — в школьной системе мало что располагает к развитию критического мышления. И чем больше мы привыкаем заучивать список верных ответов вместо того, чтобы ставить перед собой вопросы, тем больше власти мы уступаем. Здесь можно бы аккуратно оговориться, что речь о «политической» власти, и таким образом ограничить разговор, оставив каждому свою уютную серую зону. Но эта оговорка не была бы честной. Ваше искусство, ваша личная жизнь, ваши любимые поэты и набор продуктов в холодильнике — все это тоже политика.
На митингах 23 января люди в форме повторяли в мегафон: «Мероприятие не согласовано. Мы делаем все, чтобы обеспечить вашу безопасность», и с этими словами выхватывали и уносили людей из толпы. В тот день был установлен национальный рекорд по количеству задержаний в ходе акций протеста. Через неделю был поставлен новый. А еще через несколько дней задержали меня саму, и вместе со мной — волонтеров, которые участвовали в создании моего проекта. Пока мы сидели в ОВД, к нам не допускали адвоката — «для вашей же безопасности». Я фотографировала слово «свобода», написанное на снегу, которое охраняли люди в форме без опознавательных знаков. Идея была простой: нашу свободу так надежно охраняют, что фактически сажают в тюрьму. В телеграме потом нашлось видео, как эту «свободу» затаптывает полицейский — и это, если честно, был перформанс гораздо мощнее и нагляднее моей оригинальной идеи.
Я помню, как впервые осознала, насколько легко люди принимают свои убеждения за истину. Мне было десять, когда меня отправили учиться в частную британскую школу, и каждый вечер я рассказывала маме по телефону, что мы проходили. Однажды я описала ей урок истории, и мама возмутилась: вас учат «неправильно». На следующий день в классе я рассказала мамину (читай — российской школы) версию событий, и одноклассники меня высмеяли. И они, и мама так верили каждый в собственную правоту, что были готовы биться за нее и точно не были готовы услышать друг друга. Притом что никто из них не жил во времена описываемых событий. Наблюдая за этим неразрешимым спором, я запомнила, что «истину», которую преподносят как данность, нужно всегда ставить под сомнение.
Еще одна вещь, которую я поняла в школе, это то, что на самом деле идти на поводу у общих правил чаще всего необязательно. Я была трудным подростком, но всегда отлично училась. Пока ты отличница, тебе гораздо сложнее предъявить претензии за все, что учебы не касается. Добиться успеха внутри системы, «обхитрить» ее — это один из возможных путей к тому, чтобы установить в ней собственные правила. Большую часть своей жизни я работаю в сфере моды, где еще недавно было не принято не то что выражать, а в принципе иметь какую-либо акцентированную политическую позицию. Вокруг меня до сих пор многие скептически относятся к тому, что можно в один день пойти на митинг и на светскую вечеринку и с абсолютно одинаковым интересом то и другое обсуждать. Или носить маникюр с политическим лозунгом, совмещать «легкомысленное» с «серьезным». А я не вижу здесь противоречия. Меня, наоборот, очень смущает идея загнать себя в любые узкие рамки. Если бы я занималась только активизмом, мне бы вряд ли удалось говорить о своих взглядах с обложки Vogue, а донести эти мысли до более широкой аудитории сейчас кажется невероятно важным.
В жизни нигде четких границ не проложено, за любой благополучной картинкой есть свой конфликт. Я бесконечно благодарна маме за возможность учиться за границей, но дело было не только в качестве образования. Во время очередного конфликта мама вдруг сказала: «Ты едешь в Англию». Позже я узнала, что одним из ее мотивов было желание скрыть свою личную жизнь. Мне было 13, когда она сделала передо мной каминг-аут. Звучало это так: «Ты будешь жить со мной и с этой женщиной, или я не буду платить за твою учебу». Она была уверена, что я ее не пойму, поэтому построила разговор таким жестким способом. Мы стали жить вместе, появились четкие правила: друзьям я должна была говорить, что мамина девушка Настя — ее двоюродная сестра. При малейшем намеке на огласку ситуации мама начинала конфликт. Родственники считали меня жертвой матери-лесбиянки, и я даже подхватила эту мысль — совру, если скажу, что не пережила период внутренней гомофобии.
Обсудить все это мне было не с кем, я была растеряна и зла. Кстати, как раз тогда родилась Эмми. Я настолько ненавидела эту Настю, что не хотела делить с ней имя. Понадобилось время, чтобы понять, что эти эмоции были связаны исключительно с личностью и поведением Насти, а никак не с ее гендером.
Однажды на занятии преподаватель предложил: «Попробуйте описать себя одним словом». Я написала: «Художник». «А теперь представьте, что это незаконно», — сказал он. И тут у меня в голове щелкнуло: я поняла, что мама так ведет себя из-за безумного страха, навязанного ей обществом. Она боится сказать правду. Мысль о том, что она боится быть собой, безумно меня напугала — у нас сложные отношения, но она всегда была для меня примером сильной женщины. Тогда я дала обещание, что больше всего я буду стараться не позволить системе себя запугать быть честной с самой собой. Возможно, наивно, но именно к этой цели с тех пор я внутренне возвращаюсь раз за разом.
Денег на британский пансион больше не было, но нелепый запрос в Google «лучшая средняя школа Америки» привел меня в очень либеральную школу в Массачусетсе. В США в какой-то момент я потеряла связь с тем, что творилось дома. А может, просто не отдавала себе отчета о своих привилегиях — могла позволить себе делать вид, что политика меня не касается. Но в конце концов масштаб происходящего в России стал доходить и до меня. Я не могла участвовать в событиях, чувствовала беспомощность и решила начать с изучения вопроса. Моя первая курсовая была о российском активистском искусстве: я разбиралась в истоках, причинах и следствиях, пытаясь отыскать свое место в этой истории. Я также пыталась сделать политическую работу, но была недовольна результатом — испугалась его и отказалась от этой идеи. Мой профессор тогда сказал, что искусство не обязано быть политическим, но оно помогает завоевать аудиторию, с которой я смогу делиться своей позицией. Эта была подходящая стратегия.
В июне 2019 года новость об аресте Ивана Голунова стала ударом под дых. Я сидела на кухне в слезах и чувствовала, что из-за бесконечной гонки, амбиций и страха я застряла в собственной зоне комфорта и отгородилась от того, что было действительно важно. А когда удалось взять себя в руки, поехала к зданию суда в попытке понять, что делать. Там все повторяли одни и те же слова: «Мы не должны молчать». К этому моменту у меня появилась аудитория. И я начала говорить. Последние два года я пытаюсь распространять информацию о социальной несправедливости и в ответ часто слышу: «Спасибо, что не боишься». Важно говорить вслух и это. Страх — худший враг.
Идея «свободы под охраной» была одной из тех, которые я еще в конце прошлого года предложила H&M для коллаборации. Они выбрали другую концепцию, но я решила, что сделаю этот кадр сама и выложу уже после того, как выйдет проект для бренда. После московских митингов стало понятно, что дальше откладывать эту историю нельзя. Я предполагала, что у меня будут проблемы, но думала, что это случится после публикации фотографии и что придут только за мной, потому что лиц на снимке видно не будет. Была готова к тому, что мне придется иметь дело с властью, но не к тому, что я втяну в это других.
Сидя в актовом зале ОВД «Крылатское», окрашенном красно-серебристой краской, — так мог бы выглядеть русский «Твин Пикс», — я прокручивала в голове все случившееся и чувствовала стыд перед ребятами и злость на себя. Что не посоветовалась с друзьями из стрит-арта, не подготовилась. Я привыкла, что на фэшн-съемке все под контролем и разрешения получены. А тут надо было снять один кадр и уезжать, не делать дубли. И не перекрикиваться с балкона, где я снимала, на улицу, где стояли ребята. Их задержали, когда они возвращались к автобусу, увидев это, я сразу выбежала и попыталась объяснить на месте, что вся идея принадлежит исключительно мне. В итоге в отделении мы провели остаток дня, а чеки со штрафами я оплачиваю до сих пор.
Я невероятно благодарна им за поддержку. Они очень смелые. Они улыбаются мне в ответ и не молчат, и когда я смотрю на них, проще поверить, что правда на нашей стороне. Чего я не почувствовала в ОВД, так это страха. Зато я увидела, как страшно было полицейским. Все боятся начальства и переводят стрелки друг на друга: «Я ничего не решаю», «Это не ко мне», «Мне так сказали». «Потому что».
Арестная статья была только у меня. Перед судом друг сказал мне: «Все решено заранее. Тебе остается быть честной с самой собой». Когда нам перед заседанием выдали протокол для ознакомления, в нем уже лежал бланк на штраф. Видимо, посадить меня за слово «свобода» было бы слишком абсурдно. Но степень абсурда, как известно, это тоже относительное понятие: то, что сегодня кажется дикостью, завтра может превратиться в привычную реальность. Так бывало не раз и не два — мы говорили друг другу «ну это уж было бы слишком», а дальше «слишком» с кем-то случалось, потом еще с кем-то, а постепенно становилось нормой.
Ложь и малодушие в нас растут точно так же: понемногу, незаметно, пока мы раз за разом врем самим себе, а затем и всем прочим. Каждый раз, когда мы выбираем промолчать там, где хотели бы возразить. Когда стараемся казаться кем-то, кем мы не являемся. Когда избегаем задавать себе вопросы, на которые нельзя односложно и уверенно ответить. Я тоже не знаю ответов: что будет, как быть и кто прав. Зато я знаю, что если мы не будем искать их для себя сами, ответы за нас найдет кто-нибудь другой, и, скорее всего, на все вопросы ответ будет — «потому что».
Фото: Emmie America. Стиль: Olga Dunina. Прически: Marina Roy/Tigi. Колорист: Ekaterina Berenshtein/Birdie Moscow. Макияж: Alisa Valevskaya. Маникюр: TrueMel. Модели: Simona Kust/Avant, Jenya Griber, Yumma/Utru, Sima/Utru, Roma Savalkha/Utru, Egor/Utru, Alina Muzychenko (Kultrab), Egor Eremeev (Kultrab), Masha Raeva, Vasiliy Mikhailov, Aleksey Kumantsov, Anton Grishin, Valeriy Tkachev. Сет-дизайнер: Nastasia Sergeevna. Ассистенты фотографа: Andrey Berlin, Aleksandr Konovalov, Daniil Kolchanov, Maria Pisareva. Ассистенты стилиста: Anastasia Mitina, Daria Baskova, Andrey Gutrov, Polina Solovyeva, Veronika Sogomonyan. Ассистенты стилиста по волосам: Katy, Julia/Roy Team. Ассистенты визажиста: Margarita Buzova, Anna Vinogradova, Polina Noskovskaya. Ассистент сет-дизайнера: Sasha Myasnikov. Продюсеры: Alina Kumantsova, Margarita Siniaeva, Rita Solomatina. Ретушер: Yelena Popova. Ассистенты продюсера: Anastasia Pevunova, Polina Nikiforova, Ekaterina Prazdnikova. Локейшен-менеджер: Oleg Talisman/LocationMoscow. Редакция выражает благодарность Unika møblär, concept-store Benifez, Blau, Courtesy Ruarts Gallery, L.A.B. Space, Perspektiva Lab за помощь в проведении съемки.