Вот, значит, как теперь выглядят успешные люди? Не просто напористый, но еще и образованный мужчина без «майбаха», четверть века женатый на одной и той же жене? Вот теперь, значит, как выглядят их дома? Без шпилей и равелинов, но зато с детскими комнатами? Вот теперь, значит, что они делают? Читают!
— Как вам, — спрашиваю я хозяйку дома, — живется за забором?
— Где? — Лера удивленно вскидывает ресницы. — А! За забором!
И она улыбается. Но отвечает потом вполне серьезно:
— Забор далеко. Когда насыщаешь пространство внутри забора своей жизнью, это чувство, что живешь как будто в резервации для богатых, — оно уходит.
Лера знает, о чем говорит. Три года она насыщала пространство внутри забора своей жизнью: фильмы, книги, картины, фотографии — главное, никогда не перевозить за собой библиотеку из дома в дом, а заполнять полки только тем, что покупаешь и прочитываешь, тогда библиотека получится живой... Комнаты для детей, комнаты для друзей, комната для мамы — даже если дети выросли, они должны знать, что где-то есть дом, в котором у них есть детская, тогда дом будет радостным, как радостны дома, населенные детьми... Большая терраса, фруктовый сад, липы — потому что даже в России воздух умеет пахнуть липовым цветом, как в Киеве, и если не сажать хвойных декоративных растений, то даже в России сад может не быть похожим на колумбарий под Кремлевской стеной... Веселая овчарка Фродо — такая большая, что даже очень большая дура не может посадить этого пса в сумочку...
Кабинет: декоратор Кейт Хьюм, выбор цвета – дочь Эля. Гостиная с камином – сердце дома.
Лера улыбается, а я валяюсь на тахте посреди террасы и смотрю на нее. Стройная, красивая женщина, не слишком сражающаяся с морщинками, ибо многие морщинки бывают и от улыбок. Она улыбается, а я смотрю на нее и думаю про ее мужа, развалившегося тут же, в противоположном углу тахты под солнцем.
Я думаю про него: «Если ты женат более или менее на ровеснице, это, наверное, значит, что у тебя есть мозг».
Еще я думаю про него: «Каково это, если самое интересное ремесло на свете, изученное тобою вдоль и поперек, никому не интересно? Каково это — столяру-краснодеревщику, например, или ювелиру торговать стружками и опилками, падающими с верстака, даже если опилки хорошо продаются?» И еще я думаю: «Эк тебя занесло!»
Гардеробная Александра. Картина Хоровского «Киевский вокзал» висит в холле.
Лера говорит:
— Психологически то, что мы живем за забором, совсем не чувствуется. Внутри поселка заборов нет, а территория такая большая, что мы за час не можем обойти ее, когда гуляем по вечерам.
И смотрит на мужа. Ее муж — Александр Роднянский, кино- и телевизионный продюсер, бывший киевлянин, нынешний житель отгороженного забором поселка Николино на Рублевке, отличающийся от жителей Рублевки прежнего поколения знанием, что Такеси Китано — не предмет интерьера, а Чан Ук Пак — не кухонная утварь. Он кивает жене и говорит:
— У нас тут еще теннисная и велосипедная жизнь. И еще мы гуляем. Мы гуляем по ночам.
Роднянский с дочерью Элей.
Часом раньше, пока мы все втроем боролись с пшеничной мукой, Александр сказал мне, что никогда в жизни не принимал осознанного решения переезжать из Киева в Москву. «Это было не решение, а несколько самообманов подряд, — говорил Александр. — Я поверил, что если переехать в Москву, то это будет для меня рост, я поверил, что если переехать, то я смогу принципиально изменить канал СТС». Дело было за завтраком, и Лера говорила: «Мы тут боремся с пшеничной мукой. Берите оладьи. Эти вот из ячневой муки, а эти из овсяной. А шарлотка... Из какой муки шарлотка? — переспрашивала Лера прислугу, когда та ставила на стол выпечку, похожую на девчачий бант. — Ах, да, из ржаной».
Телевизор в столовой спрятан за картинами.
Я слушал их и ел ячневые оладьи. История, которую они рассказывали, была про мечты, сбывавшиеся одна за одной. Но всякий раз, когда очередная мечта сбывалась, становилось понятно, что не стоило ее мечтать.
В 1990-е годы в Киеве Александр создавал канал «1 + 1». Украиноязычное телевидение, где работали бы молодые люди с хорошими лицами, — образ новой жизни Украины. Как только телеканал был создан, президент Кучма стал подминать его под свои интересы и к 2002 году подмял. Александр махнул рукой и уехал работать в Германию. Только в дни «оранжевой революции» появился еще раз в эфире своего телеканала, обнимая за плечи молодых журналистов с хорошими лицами и заявляя, что он, владелец канала, с журналистами заодно — против вранья и фальсификации выборов. Никакой новой Украины не получилось, а Роднянский только заработал нежелательную для бизнесмена репутацию якобинца. Ко времени отъезда в Германию Александр с Лерой купили и отремонтировали квартиру в Киеве. В которой не жили ни дня.
Роднянский в кабинете. Библиотека.
В Германии Александру казалось, что можно воплотить в жизнь заманчивую идею global-russian — русскоязычного профессионала, способного работать где угодно по всему миру и ничем не отличающегося от англоязычных профи, у которых сегодня контракт в Гонконге, а завтра в Сан-Франциско. И он даже воплотил ее в жизнь, считал себя global-russian, пока другой gobal-russian не сказал ему однажды с гордостью: «У нас даже появилось трое друзей-немцев».
Я запивал ячневые оладьи грейпфрутовым соком, а Александр говорил мне: «Я подумал тогда: черт, человек гордится тем, что у него есть трое немецких знакомых, которые два раза в год приходят к нему в гости и говорят du вместо Sie». К этому времени они как раз собирались купить в Германии дом, да так и не купили.
После завтрака мы ходили из комнаты в комнату, Лера показывала мне картины Виноградова и Дубосарского, Кулика, Кабакова и говорила:
«Я всерьез боялась, что как только мы начнем строить дом в Москве, так и из Москвы тоже куда-нибудь уедем».
На лестнице висит картина Дубосарского и Виноградова «Зимний пейзаж». Маленький пейзаж принадлежал еще прапрадедушке Леры.
А Александр говорил: «Глупо врать. Глупо выдавать свою жизнь за что-то другое. Глупо ехать в Лондон и создавать вокруг себя Россию в Найтсбридже. Еще глупее пытаться создать вокруг себя Англию в Хэмпстеде. Мы — часть русскоязычного мира. Столица русскоязычного мира — Москва. Значит, надо жить в Москве». И показывал не известным мне художником выполненный арт-объект (поделку — рус.) — что-то вроде стеклянной шарманки, внутри которой построен из маленьких домов город, а если покрутить ручку, то идет снег.
А Лера рассказывала, что когда они нашли этот поселок, где большая территория и стены по периметру достаточно далеко, чтобы не чувствовать себя в колонии строгого режима, она ездила с архитекторами по поселку, показывала архитекторам дома со шпилями и говорила:
«Вот так не надо. Не надо строить никаких шпилей, не надо делать никаких арок и сводов, потому что получается фейк».
«Не надо, не надо, — поддакивал Александр. — У наших дизайнеров представления о прекрасном сводятся к интерьеру яхты, ночного клуба или дорогого отеля», — и смеялся.
«Почему получается фейк, если строишь дом со шпилем?» — переспрашивал я.
«Потому что в средневековом европейском городе, — отвечал Александр, — домовладелец строил шпиль из прагматичных соображений.
Спальня хозяев дома с видом на лес.
Ему надо было поднимать флаг на этот шпиль, сигнализировать о чем-нибудь. Они вбивали кованые кольца в стены, чтобы вставлять в них факелы. Если понагородить все это сейчас на Рублевке, это не будет значить, что твоя семья живет тут пятьсот лет — с тех пор как дороги освещались факелами и на шпиль поднимали флаг кастеляна. Это будет значить, что ты испытываешь комплекс неполноценности из-за новизны собственного богатства. И что ты пытаешься жить чью-то чужую жизнь, а не свою».
В нижней гостиной Александр и Лера показывали мне бумажные макеты их дома. К макетам приделано было еще крыльцо, смахивающее на пандус пятизвездочного отеля, и целая стена на макетах забрана была стеклом. Но это они побороли: и громадное крыльцо, и громадное окно во всю стену — они велели архитекторам не морочить голову и строить просто дом, где все имело бы смысл.
— Помнишь Каса Лоха? — улыбался Александр.
— Каса Лоха в Канаде? — улыбалась Лера в ответ.
— Что такое Каса Лоха? — улыбался и я заодно.
Лера и Александр с любимыми собаками Каней и Фродо.
И они рассказывали, что где-то в Канаде на живописном холме видели целый замок, который какой-то местный лесопромышленник купил в Европе, разобрал по кирпичику, велел перевезти в Канаду и собрать снова. Назывался замок Casa Loma, а Лера с Александром немедленно переименовали его в Каса Лоха, ибо только лох не замечает, насколько не к месту на канадском холме смотрится прекрасный сам по себе, но вырванный из европейского контекста замок.
Мы все еще валяемся на террасе, но солнце поднимается. Уже заходила 16-летняя дочь Роднянского — поздороваться и сказать, что становится совсем жарко. У девушки в руках была теннисная ракетка. Я совсем загостился. Александру пора ехать на работу, но Рублевка забита, и Роднянский, похоже, тянет время. Он говорит и говорит про кино. Про фестиваль «Кинотавр», где атмосфера расслабленного сочинского отдыха контрастирует с мрачной атмосферой российских артхаусных фильмов. Про РЕН ТВ и Пятый канал, которые продюсирует и по которым нельзя показать ни Такеси Китано (закуплен весь), ни Чан Ук Пака (получил «Золотую пальмовую ветвь»).
«Никто не будет смотреть, — говорит Александр. — Почему-то русское общество ни о чем не хочет думать. Кинематограф превратился или в музей, или в цирк».
Над проектом дома бились лучшие: архитектор Федор Арзаманов и голландский дизайнер Кейт Хьюм. Каждый из них выполнил свою работу на «отлично». Муж Кейт Хьюм сделал все столы в доме, а Федор вымерил все двери по сантиметрам.
Он говорит о кино так, что не можешь поддержать разговора, потому что не смотрел и десятой доли этих фильмов. Он говорит, например: «Почему-то российское общество не хочет ничего понимать про собственные проблемы. Все хотят жить чужой жизнью, а надо бы знать свое место. Надо понять, кто мы такие, и снимать кино, как румыны. Почему-то они могут снять прекрасный артхаусный фильм о женщине, которая вынуждена была и не могла сделать аборт».
Я сижу и думаю, что можно было бы снять фильм про дочь Роднянского, которая вынуждена жить по будням в арендованной квартире в Москве, ибо на Рублевке слишком большие пробки, чтобы ездить в школу. Можно было бы снять фильм про сына Роднянского, который с недоверием относится к богатству отца и, если семья идет в гости, всерьез спрашивает, не будет ли там людей, с которыми стыдно садиться за стол. Можно было бы снять фильм про жену Роднянского, выросшую в старинном киевском доме и теперь пытающуюся воссоздать его теплоту и естественность, нажитую десятилетиями. Можно, наконец, снять фильм про самого Александра Роднянского, про его маму-киноведа и папу, которого Александр сколько помнит, тот сидел за столом и читал. Можно было бы, только никто не хочет жить своей жизнью и понимать про свои проблемы...
Фото: Frédéric Ducout**Стиль: Катя Федорова. Прически и макияж: Надежда Князева/The Agent. Ассистенты фотографа: Ирина Воителева и Иван Оноприенко. Продюсер: Елена Серова.
Подпишитесь и станьте на шаг ближе к профессионалам мира моды.