«Все девушки из Москвы любят монограммы. Ты ведь тоже любишь?» — обернулся ко мне мужчина. В Венеции, в переулке рядом с площадью Сан-Марко, на тротуаре, он покупал сразу пять поддельных кошельков Louis Vuitton у рослого выходца из Сенегала. И, похоже, я застала его врасплох.
Этот мужчина был одним из ста гостей, которых пригласили в Венецию на русскую свадьбу. Жених и невеста приплыли к мэрии в гондоле, после регистрации на новобрачных сыпали рис из окон окрестных домов местные жители, а потом был бал в настоящем дворце, на котором все были в масках. В общем, мне, как и всем другим гостям, казалось, что мы попали в прекрасную сказку.
Утром после бала я пошла гулять по городу — и случайно застала одного из гостей с пятью кошельками наперевес. «Жене я всегда покупаю только настоящие вещи, а девушкам — девушкам по-разному», — пояснил он и фальшиво захохотал, надо же было как-то сгладить ситуацию. И тогда — сейчас даже вспоминать неловко — я начала плакать. В свое оправдание могу сказать только, что дело было пятнадцать лет назад, я была юна. А юности свойственно обманываться.
Помню, моя любимая школьная подруга, мечтавшая о парне из параллельного класса, говорила: «Вот встречу его года через три. Волосы у меня тогда отрастут длинные — до лифчика. Туфли у меня будут на каблуках одиннадцать сантиметров. И скажу ему так небрежно: «Привет! Я вот только что из Парижа — командировка!» А сумка у меня тогда будет — вообще Louis Vuitton!»
Господи, как же в юности хотелось сумку Louis Vuitton! Или Chanel 2.55 — маленькую, на цепочке. Или Birkin — и чтобы обязательно цветную, небесно-голубого оттенка. Хотелось вовсе не потому, что сумки эти были заоблачно дорогие. И даже не потому, что они были заоблачно красивые. Просто тогда казалось — и мне сейчас ни капли не стыдно в этом признаться, — что вот появится у тебя каким-то чудом такая сумка — и сразу начнут исполняться все другие мечты. Про интересную работу. Про путешествия. И чтобы парень с глазами как у Бена Аффлека влюбился бы в тебя по уши и отвез бы тебя в Париж. Или — хотя бы в Одессу.
На сумку возлагались большие надежды — что с сумкой перестанешь стесняться своих коленок и ненавидеть свой нос, что сможешь уверенно отвечать на экзаменах, вдруг станешь остроумной, легкой и независимой и даже выучишь за полгода французский язык — потому что как же можно ходить с Louis Vuitton и не знать французского. И знаете что? Когда так сильно хочется, все удается: уговорить папу заменить путевку в Турцию наличными, найти работу, совместимую с учебой, и начать с неожиданной для самой себя скаредностью откладывать деньги.
Впрочем, иногда случались и чудеса — однажды мне на девяностопроцентной распродаже встретилась сумка Bottega Veneta периода до Тoмаса Майера за сто долларов, а в Риме, в бутике Fendi, куда я зашла просто полюбоваться, из подсобки вышла настоящая добрая фея, истошно загорелая, как принято у сорокалетних итальянок, и вытащила откуда-то из-под прилавка уцененный, уж не знаю по какой причине — в нем не было ни малейшего изъяна, — «багет», расшитый блестками.
А мы тем временем взрослели, и, кроме всего прочего, у нас менялись пристрастия. И сумки хотелось покупать другие — без монограмм и громких имен, не те, чья самоуверенность сильно превосходит уверенность в себе их обладательниц. Наоборот — молодых шведских и бельгийских дизайнеров, чтоб в Москве про них никто не знал, но все спрашивали. Или английской марки Bill Amberg, чтобы шутить про то, что твоя новая сумка — практически охотничья. Хотелось купить клатч на блошином рынке в Брюсселе или даже привезти расшитый мантрами рюкзак из Катманду и ходить с ним в офис, а случайная встреча с парнем из школы — все как и планировалось, включая каблуки и командировку, — не приносила ни малейшей радости.
А потом прошло еще несколько лет — и вот сумки из девяностых стали опять популярными. Нью-йоркские it girls достали из гардеробных давно скучавшие там Baguette, московские красавицы вспомнили о своих коллекциях Birkin — чтобы была и голубая, и желтая, и из переливающегося питона. А Дом Louis Vuitton выпустил прекрасную сумку Speedy в новой версии Empreinte с деликатным принтом в виде монограммы. Именно такую, только чуть меньшего размера, сшили специально для Одри Хепберн примерно пятьдесят лет назад — а как может не понравиться хоть что-то из гардероба Одри Хепберн?
Возможно, дело в том, что мода на девяностые, которая, как мы знаем, возвращается уже несколько сезонов подряд, немыслима без сумок, о которых мечтали тогда даже школьницы. Есть и другая версия: покупка дорогой и знаменитой сумки в нынешнее время не самая плохая инвестиция. По крайней мере по сравнению с хедж-фондами.
Ну а лично мне просто приятно посмотреть на сумки моей юношеской мечты другими, теперь уже совсем взрослыми, глазами. Когда можешь выбирать вещь исходя только из собственного вкуса, а не из желания произвести впечатление хоть на кого-нибудь, когда практически незаметный логотип — всего лишь изысканный рисунок на коже, а не декларация о намерениях.
А тот самый «багет», который мне пятнадцать лет назад чудом достался в Риме, я недавно подарила юной девушке, которая учит моих сыновей плавать. «Да ты с ума сошла, я не могу это взять, это же вообще Fendi Baguette!» — говорила Женя, а глаза у нее при этом прямо светились от радости.
Я, разумеется, настаивала, оказывается, притворяться доброй феей — это тоже здорово.
Стиль: Елена Пятибратова. Прическа и макияж: Светлана Гребенкова/Vladimir Kalinchev Make-Up Studio. Ассистент фотографа: Виталий Свириденко, Ассистент стилиста: Олеся Седова. Продюсер: Елена Серова. Ассистент продюсера: Александра Ткаченко.
Подпишитесь и станьте на шаг ближе к профессионалам мира моды.
Фото: Ольга Тупоногова-Волкова; East News; Getty Images/Fotobank.com