На острие ножа

Она помнила, как за ужином опустила голову и задумалась, а он незлобиво потрепал ее за собравшуюся под подбородком складку и весело сказал: «Старушечка!»

После этого дня такие незлобивые комментарии превратились в присказку и дежурный вздох перед тем, как закончить фразу или вообще день: «Стареешь, бабуля, толстеешь, провисла, пойди подтяни и отрежь, отсоси», — имелось в виду жир с боков и провислой шеи.

По ночам в ванной она приподнимала руками свои пожившие щеки и горевала. Даже в лифте, если там было зеркало, хоть одну щеку, но она непременно натягивала вверх, возвращая ее назад, как когда-то, ну буквально пару лет назад! «А теперь все рухнуло», — думала она о своем лице, о своем животе, который никак не пропадал после усиленных качаний с беспощадным тренером. Живот и все эти проклятые отвислости жили своей отдельной жизнью, помимо ее усилий. Не помогало ничего: массажи слоновой костью и нефритом, прижигания лазерами и болючими вспышками. Она всматривалась в молодящихся подруг с надутыми неузнаваемыми лицами, на которых когда-то бывшие губы превращались в разрозненные вздутия, где низ и верх порою не сходились воедино...

Она под прилепившейся в семейном кругу кличкой Бабуля коротала вечера, садясь исключительно против света и никогда не опуская голову, с бокалом анестезии — сначала шампанского, потом вина, потом коньяка. И не улыбаться, потому что отечные щеки закрывали глазам просмотр окрестностей почти наполовину.

Однажды утром муж назвал ее алкоголичкой, она плакала, прижимая к щекам руки со вздутыми венами, и наблюдала, как он уже который раз за месяц переписывается с кем-то и прячет телефон, который раньше бросал без присмотра. Тихая драма обвислостей перешла в «удар судьбы ножом под сердце», как она выразилась, когда он ей сам показал в телефоне фотографию ужасно молодой и худой девушки, зачарованно обронив: «Посмотри, какая она аристократичная!» Взгляд у него был поплывший, как у всех влюбленных. Девушка на фото стояла у них дома — значит, он приводил ее к ним!

Муж при этом полистал телефонное портфолио, восхищаясь каждой фотографией, потом сел с отрешенным видом на диван, подержал паузу и наконец сообщил:

— Не знаю, что со мной происходит. Я должен побыть один. 

Она, сдерживаясь, чтобы спросить без рыданий, которые он так ненавидел, проговорила: 

— Ты любишь ее? 

Муж дернулся всем телом: 

— Не знаю. Я тебе позвоню.

 

— Когда?

 

— Не знаю.

— Через неделю?

— Не знаю.

Когда она собрала свои вещи — было решено, что она уедет в свою дозамужнюю квартирку, — он продолжал неподвижно сидеть на диване. Он не поднялся, когда она, открыв дверь, сказала: «Я пошла...» Он даже не повернул головы. Она раньше не знала, что он умеет быть таким беспощадным.

Когда она приехала ко мне, я и предположить не могла, что люди способны так рыдать — от подобных содроганий, неистовых и многочасовых, можно, наверно, умереть. Потом был многодневный запой.

Они иногда созванивались с мужем, который продолжал «думать», а подруга моя вдруг решилась в один из трезвых дней себя омолодить!

С дикого похмелья она уехала в первую попавшуюся клинику к очередной знаменитости по круговым ­подтяжкам. И в ту же ночь, никого не предупредив, кинулась в очередную необратимую трагедию — подвергла себя тюнингу на усмотрение хирурга-волшебника.

Я вбежала к ней в палату, где она с обмотанным и вздутым, как после дикой драки, лицом прошептала, еще не отойдя от морфинов: «А, это ты... мне стало легче, я ничего не чувствую...» Может, этот жест отчаяния она совершила как акт самоубийства — так одна отвергнутая опустила обе руки в кипящую воду, другая — отстригла свою косу в кулак толщиной, причем обрилась налысо! Эта же себе отрезала лицо!

Сказать, что хирург надругался над ней, — не сказать ничего! В пылу улучшений он зачем-то отрезал ей даже кончик носа, чего она никак не ожидала, а когда спросила: «Вы что, отрезали мне нос? Я же вас не просила!» — врач ответил: «Я ничего не отрезал», — и перестал брать трубку.

И она так и осталась на этом конце провода — с типичным крошкой-носиком вместо своего прошлого, пусть большого, но благородного.

— Да, — сказала она, — раньше у меня хотя бы был профиль, а сейчас нет ничего. 

Я тут же процитировала: 

— Женщина, прекрасная внутри и в профиль. 

— Нет, — ответила она. — Теперь только внутри. Что же теперь мне делать? — она схватилась руками за свое-несвое, правда, подтянутое лицо. 

— Не знаю, — промямлила я. — Носы вроде не наращивают... 

— И ты как он! Не знаю, не знаю... Как ты можешь отвечать как он! 

Муж приватизировал эту приставку и глагол. Я не могла больше при ней использовать эти два слова — «не знаю». Но у меня вырвалось опять: 

— Но я правда не знаю! 

— Как я теперь пойду к нему с таким лицом? 

— А он зовет? 

Помолчав, она с каменным лицом ответила: 

— Он? Не зовет. 

И я поняла, что опять ответила неправильно.

Мы начали поиски врачей, которые могли бы вернуть «украденное лицо», носясь с фотографиями прошлых лет и жалобно глядя в нахмуренные лица иностранных и эсэнгэшных докторов. Я вспомнила случай из юности, когда сопровождала одну приятельницу-циркачку к ­пластическому хирургу — знойному грузину, который всю консультацию смотрел только на меня, хотя клиенткой была моя подружка. Та тряслась от страха, но была полна решимости переделать нос и нарастить ­подбородок, который у нее отсутствовал напрочь. Грузин­ский кудесник, выпуская нас из кабинета, сказал мне вслед: «Какой же у вас прекрасный профиль! Я его запомнил!»

И что он сделал? Когда циркачке сняли повязки и она с довольной физиономией повернулась ко мне левым ухом — я вскрикнула! Он в точности повторил ей мой профиль!

Забавной была реакция моей мамы, когда осчастливленная Лена, так ее звали, позвала нас на свое выступление, где крутила кольца. Фигура у нее была похожа на мою, рост тот же, белокожая блондинка, и вот она поворачивается к публике боком, и мама моя говорит:

— Рената, я испугалась, подумав, что это ты там стоишь и крутишь кольца в шароварах! Зачем ты ей разрешила сделать твое лицо?

Я не знала, что ответить, действительно, своеобразная кража имела место быть! Лена сорвала аплодисменты, и вообще ее судьба молниеносно стала меняться — она вышла замуж за известного иностранного актера и навек уехала из России, красивая и невиноватая.

Решено было найти этого грузина. Он долго вздыхал, рассматривая пострадавшую подругу, но взялся за «тяжелый случай», не гарантируя «полного возврата». Подруга кинулась ему в ноги.

— Спасите мою жизнь, верните мне лицо! — пронзительным шепотом произнесла она. 

— Ох, — только и ответил он.

Неделя перед операцией, наверно, была для нее самой счастливой за последние полгода. Я наконец вспомнила, какой веселой она может быть: вся в надеждах и мечтах, хохотала, шутила и не пила!

Недели через две после попытки «ретуши», как говорят французы, обещая отфотошопить снимки, мы нашли некоторые улучшения во внешности — нос стал едва длиннее, натяжение у рта ослабло и вернуло прежнюю мимику. Но это было все то же изувеченное первым хирургом лицо. Подруга дней на пять впала в депрессию, причем замечу, что она работала на важном посту, ежедневно ходила на работу, окруженная сочувствующими взглядами и пересудами.

Еще через неделю она приехала ко мне прямо на съемки, на окраину Москвы. В перерыве я укрылась с ней в гримвагоне, где она вынула из сумочки бумажку. 

— Так-так, — изучая написанное, сказала она, — я тут дала задание, и вот его график передвижения... — она сунула мне бумажку поверх раскрытого сценария. 

Я вчиталась: «Приехал по адресу такому-то в 20:14, вышел из подъезда в 06:37... Аэропорт Шереметьево, улетел в Санкт-Петербург в 7:15...» — чья-то жизнь была расписана до мелочей: куда, с кем и во сколько. 

— Эта сволочь всегда оперирует по ночам, я хочу дождаться его, а ты... Ты будешь на стреме. 

— Это ты про кого? Какая такая сволочь? Их много, кто конкретно? 

— А тот, кто погубил мою жизнь, кто сделал меня несчастной идиоткой с отрезанным лицом, посмешищем для всех, и это, знаешь, оказалось неисправимо, — и она перевернула страницу. Там были фотографии того первого хирурга! Вот он вышел из своей больнички, вот он радостно ест макароны в кафе. 

— И заметь! — холодно добавила она. — Какой у него огромный и длинный нос, который не мешало бы ему подправить, не правда ли? Он его себе почему-то не отрезал, как мне. 

— Не отрезал, — повторила я, рассматривая мясистое лицо врага с действительно большим клювообразным носом. — А зачем тебе с ним встречаться? Он же вроде избегает. 

— Он не избежит! Хочу поговорить с ним, я говорила со своим, ну, психологом, он сказал, что мне надо выговориться! 

— У тебя есть психолог? 

— Не важно, мне надо выплеснуться, мне станет легче! 

— А когда ты собираешься выплескиваться? У меня съемки до ночи! — тревога охватила меня, я точно знала, что про психолога она мне наврала. 

— А это нам на руку, он как раз ночью и выходит! 

— Откуда выходит? 

— Какая тебе разница откуда. Все, я за тобой заеду!

Она примчалась, разузнав, когда конец съемочного дня. Вид у нее был решительный. Впервые на своей памяти я увидела ее не на каблуках и в брюках! На голове шерстяная шапочка, как у всех киллеров на фотороботе.

— Что ты удумала?! — заистерила я, когда наша машина по навигатору остановилась в незнакомом мне переулке и она заглушила мотор. 

— Ничего. Я просто поговорю с ним. 

— Да он тебя даже не узнает. Ты как маньяк. 

— Меня, знаешь ли, давно никто не узнает. Я привыкла. 

В засаде мы сидели где-то час, я уже задремала, когда грохнула дверь в подъезде напротив и часа в три ночи оттуда вышел наш ночной кудесник! Подруга в секунду выскочила, я за ней. Она перехватила его у самой машины. 

— Вы кто, женщина? — испуганно спросил он, заметно побелев лицом, но тут узнал меня. — А, здравствуйте!

Мне ничего не оставалось, как тоже поздороваться. Повисла пауза. Он попытался отодвинуть мою подругу и протиснуться к дверце машины. И вдруг она выхватила нож, который предательски блеснул под фонарем, и махнула им по его носу! Он оказался чертовски реактивен и успел увести нос из-под замаха — только вскользь лезвие распороло ему ноздрю. Он взвыл и отпрыгнул на метр.

— Давай же я подправлю тебе нос! — демоническим голосом заговорила моя подруга. — Давай я отхвачу тебе твой бренный отросток! 

И она прыгнула снова на него. Кудесник вышел из ступора и, прокричав «убивают!», понесся по переулку, явно метя на ярко освещенный проспект. Подруга за ним, а я — за ней, причитая: 

— Все-таки предупреждать надо! Куда вы? Подожди­те меня! 

Хирург оглянулся, даже остановился на миг на мой призыв, но, увидев надвигающуюся подругу с зажатым кинжалом в руке, продолжил свой бег, оглашая улицу телеграфными сообщениями: 

— Спасите! Помогите! SOS!

Такой троицей мы выбежали на ярко освещенный ­проспект. Мимо проносились машины. Попадались даже одинокие прохожие. Был тот час в ночи, когда вот-вот начнет светать, но пока еще стоит темень хоть глаз выколи — час темных сил, которые мы невольно представляли, преследуя свою жертву.

Кудесник с распоротым носом несся по тротуару, повизгивая прохожим, которых усматривал поблизости: 

— Спасите! Убивают! 

За что я люблю наш город — никто не нарушал нашего божественного концепта отмщения. План шел безо всяких помех, осторожные граждане просто ускоряли свой шаг, вежливо пропуская нас мимо себя. Одному из них моя подруга даже крикнула: 

— Лови! Лови! Он вор! 

На что прохожий вжался в стену дома, пропуская мимо нашу кавалькаду.

Вопли светилы пластического надругательства потихоньку затихли, он стал экономить силы, явно сосредоточившись на беге. Зато подруга вошла в раж и радостно кричала в его ватную спину: 

— Сейчас я тебя омоложу навеки! Я жажду отхватить твой носик, не убегай же! 

И вот на слове «носик» боковым зрением я увидела, как между мной и подругой припарковывается милицейская машина и из нее прямо мне навстречу высаживается представитель правопорядка. Он даже козырнул мне, пришлось притормозить. Еле переводя дыхание, я заулыбалась, фамильярно схватив его за пуговицу.

— Ой, не переживайте! — жеманно сказала я. — Мы тут выбежали... порепетировать, зерно роли поискать, пока город спит! Чтоб в рабочее время не мешать... — я не знала, как еще мне объяснить наше поведение. 

— Ой, это вы, Рената. Я сразу не узнал, а по голосу, по голосу... 

— Да, я, — и зажгла свою самую ослепительную улыбку. 

— Уж больно он кричал, вы передайте ему, чтоб он потише это зерно искал! 

— Я передам, непременно передам. А сейчас мне надо бежать! 

— Ох, творческие люди, я понимаю. 

— Вы самый добрый милиционер, встреченный мною! — похвалила я его. 

На этих словах он расплылся в улыбке, а я рванула за подругой — на моих глазах они скрывались за поворотом. В ту ночь судьба уберегла кудесника от мести — мы так и не догнали этого крупного, но довольно выносливого бегуна.

Финал этой поучительной и драматичной истории все-таки радостный, хоть и не удалось отхватить нос этому сумаcшедшему улучшателю несчастных дам и он ускользнул от наказания. Реакция мужа на новое лицо моей подруги была самая непрогнозируемая — он, виня себя в этом происшествии, полный раскаяния и любви, вернулся к ней, обожая и жалея ее. Вместе они продолжают изыскания по поиску ее нового лица, выискивая по всему миру лучших врачей. И она все более и более отдаляется от себя прежней, но новая версия не так уж плоха. Лично я привыкла. Но не могу гарантировать, что подруга не вынашивает какой-то более изысканный план отмщения. Когда мы изредка вспоминаем наш бесславный пробег по Садовому кольцу, глаза ее вспыхивают дьявольской ненавистью и она тихо шепчет мне о некоем блюде, которое она подаст обязательно остывшим.