Мы идем к Люси Джарвис на пати! — его девочка-жена влетела в квартиру и прокричала эту свою реплику прямо с порога.
— Нужно будет отдать почистить шубу, — добавила она и тотчас же сняла с себя эту шубу из окрашенного в бежевый цвет молодого барашка. Шуба была вывезена из Москвы, а до этого прибыла в Москву из Ливана. Стащив с себя, девочка-жена уже озабоченно ее рассматривала.— У тебя есть деньги?
Длинноволосый парень вышел из кухни. Оба были одеты в blue jeans, как пара сантехников или акробатов или как брат и сестра. Сухие, молодые, мускулистые.
— Есть, — сказал он. — Сколько? — Понятия не имею, — девочка-жена прикусила губку, задумавшись. — Давай все, что есть, должно быть недешево.
Она уже заталкивала шубу в сумку. Он дал ей деньги. Все. В русской газете, где он работал корректором, платили понедельно.
— Когда идем-то? — прокричал он ей, уже выходящей в дверь в его кожаном пальто. — Да сегодня! Я же сказала — сегодня. К девяти! Там будут все! Весь Нью-Йорк.
Вернувшись, она мужественно надела резиновые красные перчатки и вымыла ванную, спугнув из щелей нескольких тараканов. Обычно они оба пользовались душем, и тараканам жилось спокойно. Ванна все равно осталась желтой старой tube, американской старушкой. Жена открыла воду, и вода вначале была желтой, лишь потом стала белесой. Ловкая его жена отвинтила полдюжины или больше флаконов, из каждого налила, накапала, выжала содержимое в воду. Запахло хорошо и крепко.
Его жена тотчас же разделась и встала в tube. Присела, а затем уселась, вытянув ноги. Так как ванная и кухня в крошечной квартирке были одним помещением, то оказалось, что он сидит у нее в ногах на табурете. Жена его была чудо как хороша! Высокая, сто семьдесят семь сантиметров, тоненькая, длинноногая и нежная. В Москве она была моделью Славы Зайцева и хотела сделать карьеру модели здесь, в Нью-Йорке. Ей было двадцать пять, но тоненькая blond едва выглядела на двадцать...
Отмокала она часа два. Он за это время написал статью. Босс в газете заплатит ему долларов двадцать. Он остался доволен собой.
— Пока ты отмокала, я сделал двадцать долларов.
— Мое тело — мой капитал, — сказала она. — Сегодня вечером я должна быть неотразимой. Там будут люди из fashion-бизнеса. Агентство Shine, Люси пригласила их специально для меня. И очень богатые люди.
Он подумал, что они оба, амбициозная семья, употребляют в речи банальные картунные американские идиомы «сделал доллары», «тело — капитал»...
Он подал ей огромное черное полотенце, купленное на распродаже в магазине Woolworths, точнее, набросил полотенце ей на плечи и подал руку в момент, когда она выходила из tube. Привлек ее к себе.
— Ни-ни-ни! — отодвинулась она. — Бизнес прежде всего! Вечером, после пати. Только не напивайся!
Она устремилась в их крошечную гостиную и уселась на самый дешевый в мире диван. Чуть отдышалась. И раскрыла черный чемоданчик, в котором хранила свои девичьи инструменты и приспособления, краски и кремы для наведения красоты. Она была его второй женой, первая была старше его на целых семь лет, а эта младше на столько же. В сущности эта представляла совсем другое поколение женщин. За поколение индустрия наведения красоты шагнула далеко вперед. У первой жены были еще карандаши и допотопные польские туши и краски, у этой — модернистское женское снаряжение, деловито рассованное по гнездам в черном чемоданчике. Он наблюдал за ней, держа двумя пальцами стакан портвейна. Вторая жена, отметил он, употребляет в разы меньше косметики, чем первая. Та, правда, была полная брюнетка, а эта blonde. Что, блондинкам требуется меньше косметики?
— Надень бархатный костюм и туфли, которые Ляля привезла тебе из Ливана.
— Они тяжелые, и каблук высокий. Здесь такие не носят. Это ливанские мужчины хотят казаться выше, у них комплекс.
— Надень, потому что я возьму итальянские высокие туфли...
Сделав лицо, она извернулась, как обезьяна, и занялась ногтями на ногах. В квартире едко запахло ацетоном. Он вышел в кухню за второй порцией портвейна. Tube все еще хранила на своих стенах и на дне непогасшую пену ее ванной церемонии, в то время как сама Афродита делала педикюр в гостиной. Наклонившись, он увидел в пене мелкие рыжеватые ровно нарубленные волосинки, месиво. «Она побрила себе ноги», — подумал он с нежностью.
К третьему его портвейну она бегала по квартире в колготках и с голой грудью, голова в американских бигуди. Но не вся голова, склоны ее, ото лба и до ушей. Предполагалось, что, высохнув, там будут струиться локоны.
Занята она была тем, что изымала из всех трех шкафов квартиры свои наряды. Надевала их один за одним, и с отвращением на лице отбрасывала на самый дешевый в мире диван, добавляя американское shit! К его четвертому портвейну она наконец остановилась на бархатном черном костюме — пиджачок в талию и панталоны, подвязанные под коленками такими же бархатными бантами, делали ее похожей на средневекового пажа. Только берета не хватало. Однако панталоны скрывали ее выигрышные длиннющие ноги. О чем он ей и сказал.
— Неправда! — сказала она, но все-таки прошла в коридор к зеркалу и некоторое время поворачивалась там.
— Shit, ты прав, — сказала она и с досадой принялась снимать панталоны. Швырнула их на диван, где лежала уже целая кипа не понравившихся ей нарядов. Она бросилась на стул и приготовилась заплакать.
Он понял это, поскольку хорошо знал свою любимую жену. Когда она насупливала брови так, что между ними появлялась морщинка, это состояние лица безошибочно указывало на приближающиеся рыдания.
— Тебе нельзя плакать, — предупредил он. — Ты накрашена.
Она шмыгнула носом и встала. Быстро выдернула из кипы вещей на диване черное платье.
— Когда тебе нечего надеть, выбирай черное маленькое платье, — сказала она трагическим тоном.
Влезла в черное платье и тут же превратилась в элегантную красавицу. Которая вдруг закричала:
— My God, мы забыли про шубу!
Он побежал за шубой и успел взять ее перед самым закрытием. Ленивый черный стоял уже у двери с табличкой We are closed. Он проскочил мимо. Она нервно ждала его со стаканом портвейна на два пальца, сигаретка в руке. Обрадовалась, обмягчала и расчувствовалась. Поцеловала его благодарно. И это был повод для него налить себе пятый портвейн. На часах обнаружились вдруг девять часов вечера. И хотя их приглашали к девяти, нужно было поторопиться. С 34-й Лексингтон до 57-й и Пятой авеню ехать недалеко, но нужно было еще поймать такси.
— Одевайся же, я давно готова! — заявила она с бесцеремонной наглостью. Словно это не она собиралась к Люси Джарвис целый день.
Он ничего не сказал. Он надел свой бархатный костюм цвета горького шоколада. Белую простую рубашку, с воротником которой не вязалась бабочка. Безропотно втиснулся в ливанские глупые туфли на высоких неподобающих американскому мужчине каблуках. Поглядел на себя в зеркало. Выглядел он нормально, молодой журналист из восточноевропейской страны, приехавший покорять Америку. Пробегавшему зачем-то в коридоре таракану крупно не повезло. Журналист придавил бедное отощавшее насекомое ливанской тяжелой туфлей. В гостиной жены не было. Он нашел ее в их супружеской спальне, размером с матрац, на котором они спали. Отвернувшись от окна, она стригла тупыми ножницами рыжую шерстку на своих интимных частях тела.
— Что ты делаешь?
— Гэ, состригаю челку, юбка же короткая, а трусы нельзя, на попе вмятины будут.
Он покрутил пальцем у виска.
— Я не хочу выглядеть как мохнатая провинциалка из слаборазвитой страны!
— Как хочешь, — сказал он. И допил свой пятый портвейн.
Они уже стояли в прихожей. Он отворил два замка из трех, чтобы выйти вон, как вдруг она стала быстро раздеваться, роняя одежду на пол, там, где стояла. А потом помчалась мимо него в коридор.
— Ой, я забыла пописать!
Он только вздохнул.
К Джарвисам — в квартиру, занимающую целый этаж, окна которой выходят прямиком на 57-ю улицу они приехали в хорошее время. Часть гостей уже прибыла, так что они не были первыми. Двери в квартиру были открыты, недалеко от двери их встретил муж Люси — адвокат. Он курил сигару и был уже слегка навеселе. Из глубины квартиры доносилась музыка, было тепло, никаких тараканов. Слуги носили подносы с шампанским. Он подумал, что только прихожая у Джарвисов больше всей их квартиры на Лексингтон.
— Ну как вы, молодые люди? — cпросил из клубов дыма адвокат Джарвис. — Если сложно, терпите, все когда-то начали с нуля в Америке. У нас с Люси тоже ничего не было.
— Это кто, Ширли Маклейн? — спросила его жена у адвоката.
— Ну да, — подтвердил адвокат. — Она давняя подруга Люси. Лайза Миннелли будет после спектакля...
— Из агентства Shine уже пришли? — спросила его жена.
— Явились! Они в большом салоне. Пойдемте, я вас провожу.
Проводить не получилось. Потому что в дверь ввалилась большая веселая компания экстравагантно одетых людей, должно быть, актеров.
— Простите, ребята! Я забыл, что работаю сегодня привратником. — Джарвис повернул их лицами к одной из дверей, ведущих из прихожей. — Найдете Люси в большом салоне.
Они пошли. Вечер у продюсера телекомпании NBC начался. По-американски называлось все это party. В словаре Уэбстера объясняется, что кроме политической партии это «группа лиц, принимающих участие в обозначенной деятельности либо в удовольствии».
Вот «либо в удовольствии» они в тот вечер и приняли участие. Когда они уехали и как доехали домой, а они доехали, что удивительно, вместе, он не помнил. Возможно, она помнила, но ему не сообщила. Пока он не напился, он, впрочем, успел заметить, что его жена пользуется в Америке куда большим успехом, чем он, ее муж. Еще оставаясь трезвым, он решил, что ее успех грозит ему большими неприятностями. Так оно впоследствии и оказалось.
Тени Color Riche Quadro, Velours Noir; тушь Volume Millions de cils Excess, Black; блеск Shine Caresse, Juliet, все L’Oréal Paris.
Замшевые туфли, Gucci; колье из белого золота с сапфирами, рубеллитами и бриллиантами, Chopard. Стиль: Ekaterina Mukhina. Прически: Stéphane Lancien/L’Oréal Paris. Макияж: Charlotte Willer/ L’Oréal paris. Ассистенты фотографа: Corinne Mutrelle, Jérôme Vivet. Продюсер: Елена Серова
Подпишитесь и станьте на шаг ближе к профессионалам мира моды.
Фото: Ellen von Unwerth