Эдуард Лимонов: Оружие нападения

Эдуард Лимонов – о духах своих женщин, которыми они сражали наповал, и тайнах, которые они оставляли
Эдуард Лимонов рассказ о женщинах которые были ему близки и их духах | VOGUE

Есть люди — я отношусь к их числу, — которые находят поэ­зию даже в порнографии. Поэзии там предостаточно, но есть гигантский изъян: отсутствуют запахи. Эрнест Хемингуэй не курил, поскольку панически боялся потерять обоняние, считая острое обоняние чрезвычайно важной составляющей таланта писателя. Талант мужчины тоже ­подразумевает мощное обоняние. С помощью парфюма женщины во­оружаются. Либо теплыми, нежными запахами — они преследуют цель разложить, разморить и пленить врага. Либо агрессивными, острыми, как бритва, — с целью поразить, ранить его. Либо смутить и спутать — для этого нужны таинственные, «мокрые» запахи. Потому что не все духи мокрые.

Как-то он работал в Upstate штата Нью-Йорк, восстанавливал заброшенную ферму. В деревушке, название которой переводится как «Мельницы коров Глена». По-видимому, жил в тех местах когда-то некий парень Глен и поил своих коров в запруде у мельниц. Так вот, он — не Глен, но русский парень, эмигрант, будущий писатель — работал в вымершей деревушке, восстанавливал ферму. Была осень 1978 года. На уик-энды другие рабочие — все они были американцы — уезжали в ближайший городок под названием Хадсон к своим сисястым женам Сьюзен и Мэри, а он бродил по безлюдной деревне-призраку один. Заходил в дома, рылся в брошенных вещах сбежавших в город обитателей. Читал оставленные письма, разглядывал испорченные дождями фотографии.

Как-то он отвернул пробку старого заплесневелого флакона, и в нос ему ударило волной запахов... простецких русских ландышей.

Какая это была мука! Какое страдание! И лишь за ними пришло осознание — он откупорил любимые духи его юной жены, бросившей его и сбежавшей. Кристиан Диор для своего «Диориссимо» — а именно этот флакон попал ему в руки, — возможно, позаимствовал запах прос­того советского одеколона «Ландыш серебристый», а возможно, доработался до запаха сам.

Его отец дарил матери два раза в год одни и те же, но самые лучшие и самые дорогие из советских духов — «Красную Москву». На Восьмое марта и на день рождения. Так как день рождения матери приходился на шестнадцатое сентября, то год был, таким образом, аккуратно разделен на два шестимесячника со своим флаконом «Красной Москвы» каждый. Духи в красной картонной коробочке, извлеченные из нее, имели вид одной из башен Кремля, круглой, кажется Спасской, с часами и куском стены. Флакон был изготовлен из намеренно мутного стекла. Сами духи имели цвет хорошего бархатистого коньяка. Запах же у них был восточный, близкий к запаху урюка, то есть сушеных абрикосов, — такой таинственный запах гарема. А ведь предназначались они для советских — предполагалось, что для спортивных и энергичных в труде и в хождении на лыжах, — женщин, равных мужчинам. Стоили духи «Красная Москва» неимоверно дорого — пять рублей, что ли.

Его отца и матери уже нет в живых. «Я — круглый сирота!» — восклицает он порою с гордостью, имея в виду, что уже достиг возраста тотальной самостоятельности. А еще он обозначает свою самостоятельность тем, что самодовольно роняет иногда: «Не осталось в мире ни одного человека, называющего меня на ты». Это он кокетничает, все же кокетничают.

Свалившись к родителям в их скромную квартирку на окраине Харькова как-то вьюжной зимой в декабре 1989 года (без телефонного звонка, наобум, после пятнадцати лет отсутствия!), он привез матери в подарок чуть ли не литровый флакон «Шанель № 5». Мать — он видел, как это происходило, — бережно поставила бутыль в самый дальний шкаф, рядом со множеством еще не откупоренных коробочек с «Красной Москвой». И заперла шкаф ключом. Когда через девятнадцать лет, в 2008-м, он похоронил мать в Харькове, то, отпирая ее шкафы на следующий день после похорон, обнаружил в одном из них, дальнем, и свой подарок — флакон «Шанель № 5» с остатками духов примерно в палец глубиной и две неоткупоренные «Красные Москвы».

Лет пять назад к нему в жизнь попала любопытная черноволосая дама-девочка, страстная еврейка, и он стал дарить ей парфюмы. Некоторое время они поспотыкались среди брендов. В конце концов, перебрав несколько парфюмерных марок, она остановилась на «Черной лилии» «Живанши».

Свежая, магическая томность исходит именно из этого аромата «Живанши». Покупая очередную «Черную лилию», он вспоминает своего отца и духи «Красная Москва» и находит, что он так же монотонен в своих подарках, каким был его отец. Нельзя сказать, что ему это очень нравится. Он, бунтовавший против родителей всю жизнь — ну лет шестьдесят так уж точно, — вынужден смущенно бормотать себе под нос: «Мы все с возрастом становимся похожи на наших родителей».

«Это будет только твой запах, дорогой!» — сказала ему дама-девочка на втором флаконе. Он подумал, что получилось двусмысленно. Получилось, как будто другой ­мужчина дарит ей иные духи и, отправляясь к не­му на ­свидания, она «надевает» его запах. Поскольку дама-девочка и он (man «Черной лилии») живут порознь, он не знает, что происходит с ней помимо жизни с ним. «Невозможно контролировать женщин, если они этого не хотят», — отвечает он себе на вопрос, который сам же себе иногда задает.

В Саратовской центральной тюрьме он имел спор о женщинах с сокамерником дядей Юрой, как он его называл, бывшим министром правительства области. Министры тоже сидят в тюрьмах — такие наши времена, что ж... Ему тогда еще нравились девочки: кое-как мытые создания в джинсиках, с синими-зелеными перьями волос, а то и с головами-шарами, стриженными под машинку. А если в юбочках, то из-под юбочек — тонкие ножки в небрежно разорванных чулках. Он называл их «дикими девочками», такой у него был период.

А дядя Юра, высокий, жердь такая, и лысый, пел ему и всей камере о преимуществах другого типа, ставя в ­пример свою любовницу. Ухоженную, наманикюренную и напедикюренную, смазанную ароматными кремами везде, где вдруг потребуется. Ожидавшую его, дядю Юру, с нетерпением, приготовясь.

— Вот вы казнокрад и уперли общественные денежки, чтобы с дорогостоящей полюбовницей тешиться, — прореагировал он на песню дяди Юры. Дядя Юра оказался за решеткой по обвинению в разворовывании казенных средств. — Буржуй вы, дядя Юра, — подытожил он. — И откуда вы, буржуи, опять в нашей стране появились, ведь считалось, что вас в 1917-м всех извели?

— Самозародились, — отвечал дядя Юра скромно. — Меняйте тип, писатель, вы выросли...

Покинув тюрьму, и пройдя через лагерь, и оказавшись на воле, он было попробовал продолжать спать с дикими девочками. Но чего-то уже не хватало, что-то изменилось.

Повертевшись, он вскоре обнаружил себя влюбленным в актрису, являвшуюся на свидания за рулем черного дамского BMW.

Что же он ей дарил, актрисе, какие запахи? Вспомнил стеклянный граненый цилиндр знаменитого парфюмера-японца. Какого именно? Ямамото? Но Ямамото производит ли парфюмы? Возможно, он только делает одежду?

С актрисой он курил ночами на кухне (потому помнит не аромат, созданный японцем, но запах либерального дыма), произвел на свет двоих детей — мальчика и ­девочку, но жизнь помчала его дальше в своем бурлящем потоке. Поволокла, можно сказать. Он не особо и сопротивлялся, такая у него была традиция — не противиться своим страстям.

Он до такой степени не противился, что умудрился около полугода прожить под одной крышей со стриптизершей. Стриптизерша возвращалась под утро, долго спала, затем в середине дня не менее двух часов ­плескалась в пене в огромной старой ванне. Стрипти­зерша употребляла румяна! Он думал, рассыпчатых ­румян с пуховкой уже никто не про­изводит на всей земле, а они жили, и вся квартира быстро пропахла сладкими этими румянами. Однажды, сообразив, что стриптизерша жадно поглощает его энергию, он избавился от нее. Пожалел о сладковатом запахе румян, впрочем, — они приближали его к театру.

В августе пришла дама-девочка.

Он обратил внимание на ее ногти. На ногти был нанесен сложный восточный узор. Впоследствии оказалось, что ее маникюрша — армянка. Вот армянка и вырисовывает на ее ногтях «эчмиадзины».

Он вспомнил дядю Юру и покачал головой: «Накаркал!»

Еще раз он вспомнил дядю Юру, когда до него дошло, что интимные места дамы-девочки пахнут клуб­никой. «Ну да, — сказала она, — интимный крем «строуберри». В этот момент она надевала чулки, так что подняла лицо к нему и посмотрела прямо в ­глаза. В постели эта бывшая — сейчас тридцатилетняя — «группи» (она с подругами тусовалась, как она, смеясь, рас­сказывает иногда, долгое время с музыкантами), а ныне государственная служащая оказалась просто неистовой. И ненасытной, и вызывающей острое желание ­насытить ее.

Вот так восторжествовал дядя Юра. Когда он в следующий раз позвонит по телефону, нужно будет извиниться, сказать: «Дядя Юра, вы победили! Моя подруга ходит на маникюр, делает эпиляцию, употребляет интимные кремы, и ей около тридцати. И пахнет черной лилией, а не портвейном». Хм...

В семьдесят лет мальчики опасаются потерять приглянувшихся девочек больше, чем в семнадцать. Потому что поджимает время и нет будущего.

— Сколько я еще проживу? Бог весть. Отец умер в восемьдесят шесть, так что полтора десятка, возможно, протяну, — подумал он сегодня.

— Я древнее тебя, — сказала она ему недавно, имея в виду, что евреи известны в мире уже где-то четыре тысячи лет, так уж точно.

Она уехала в такси, а он продолжал размышлять на тему «Почему же она мне близка?». Пришел к выводу, что в женщине должна быть тайна, а в ней тайны хоть отбавляй, начиная с клубов черной лилии.

СТИЛЬ: SVETLANA TANAKINA. ПРИЧЕСКА: MARION ANÉE/AIRPORT ДЛЯ DAVID MALLETT. МАКИЯЖ: MARIE DUHART/ATOMO. МАНИКЮР: ALEXANDRA JANOWSKI/ARTLIST. МОДЕЛЬ: MARIE PIOVESAN/OUI MANAGEMENT. СЕТ-ДИЗАЙН: SOPHEAR FROMENT/SWAN MANAGEMENT. АССИСТЕНТЫ ФОТОГРАФА: KEVIN LAVALLADE, ALEXANDRA TOPICA. АССИСТЕНТ СТИЛИСТА: PAU AVIA. ПРОДЮСЕР: ELENA SEROVA.

Подпишитесь и станьте на шаг ближе к профессионалам мира моды.

Фото: ward ivan rafik