Тридцатишестилетняя москвичка Амалия Го гешвили любит выделяться — и не только своей яркой внешностью, в которой перемешаны грузинская и украинская кровь. На третьем курсе Консерватории она спела на прослушивании в Театр имени Станиславского и Немировича-Данченко и начала там работать сразу с серьезными ролями вроде Виолетты в «Травиате». А в 2012 году, после семи лет в труппе, взяла и ушла в свободное плавание. Так делают на Западе, но не у нас: в России по-прежнему спокойнее быть причисленным к какому нибудь театру. «Мне всегда мало, — говорит Амалия. — Было важно уезжать на гастроли, работать с западными труппами, дирижерами, режиссерами, но не получалось. Пришлось уйти. Жалко, что я потеряла второй дом, с которым за семь сезонов сроднилась. Зато я теперь могу сотрудни чать с Мариинским театром и гастролировать по Европе и Америке».
А также делать собственные проекты вроде концертного исполнения оперы Пуччини «Мадам Баттерфляй», которое состоится 5 октября в Светлановском зале Московского дома музыки. Амалия споет главную партию — Чио-Чио-сан, молодой японки, брошенной лейтенантом американского флота. «Это мое детище. Я мечтаю, чтобы люди вышли из Дома музыки окрыленными», — говорит певица. За пульт Российского национального оркестра встанет итальянский маэстро старой школы Пьер Джорджо Моранди. За театральную часть постановки отвечает режиссер Михаил Панджавидзе, который в прошлом году номинировался на «Золотую маску» за «Пиковую даму» в Самаре.
Чио-Чио-сан из тех оперных партий, где по либретто героиня юна (японке в начале действия всего шестнадцать лет), а партитура требует мощного, зрелого голоса. Завернутая в кимоно монументальная и, мягко говоря, неюная Монтсеррат Кабалье заставляла зрителей, заслушавшись, забыть про возраст героини. Но в последние годы в мировой опере тренд совершенно другой: исполнители главных партий все стройнее и моложе. Режиссеры стремятся к правдоподобию, певицам скучно годами петь субреток, публика жаждет новых имен, а продюсерам проще уложиться в бюджет, пригласив восходящую звезду вместо примы. Есть, правда, опасность, что неокрепший голос не выдержит перегрузок: и это тема настолько острая, что даже вызвала ожесточенную дискуссию на глав ной оперной конференции Europa Opera этим летом в Амстердаме.
Помогает ли Амалии эффектная внешность — и в этой постановке, и в остальных? «Я могу позволить себе играть молоденьких девочек, любовных героинь. Хотя Лиза мне в последнее время неприятна. Из-за мужика — топиться! Вот Танюша милее, дурашка такая, — рассуждает она о героинях «Пиковой дамы» и «Евге ния Онегина». — И вместе с тем могу нарядиться и сыграть какую-нибудь характерную роль. Людям приятно смотреть на красивого человека», — смеется певица.
Она уверена, что никакой связи между весом тела и объемом голоса нет, это все сказки: «Голос — это исключительно техника. И если ее нет, то никакой вес не спасет». Я вспоминаю интервью с Анной Нетребко, где она говорит, что радуется каждому новому килограмму — это позволяет укрупняться ее голосу. Но Амалия возражает: «У Анны меняется голос, становится более насыщенным, густым просто потому, что она взрослеет, так же как и после беременности у женщин происходят гормональные изменения. Нетребко удивительная — она сочетает все: технику, артистизм, женственность, узнаваемый тембр голоса. Таких, как она, в мире единицы».
Судить о коллеге она имеет полное право: у нее музыковедческое образование. «В институте имени Ипполитова-Иванова нас, теоретиков музыки, называли сухарями, которые только и делают, что сидят в библиотеке. Но я не представляю, что со мной было бы теперь, если бы я эту базу не получила».
Лет в пятнадцать — по вокалистским меркам очень рано — ей уже советовали показаться кому-нибудь великому. Родители — папа физиктеоретик, мама инженер-строитель — повели дочку к знаменитому тенору Большого театра Зурабу Соткилаве: «Со всем семейством его познакомились. Сейчас это как моя вторая семья, я их очень люблю. Зураб в меня поверил, начал со мной заниматься, хотя получалось редко — он был занят». По окончании Ипполитовки она поступила к Соткилаве в Московскую консерваторию.
У Амалии сопрано спинто — это тип голоса, промежуточный между совсем легким лирическим сопрано и бронебойным драматическим. В нем есть и высокие подвижные ноты, и насыщенный крепкий звук в драматических местах. Главная область его применения — оперы Верди и композиторовверистов, представителей реалистического и натуралистического направления в итальянской музыке: Масканьи, Леон кавалло, Пуччини. Стилистику она шлифовала после института на стажировке в Италии. Из-за рождения дочки остаться в Ла Скала на двухгодичный курс не удалось.
Теперь дочери двенадцать, и в Италию можно ехать всей семьей, правда, не учиться, а путешествовать. «Я могу тысячи километров за рулем проехать. Хочу, чтобы дочка своими глазами все эти достопримечательности старой Европы увидела. Семья и музыка — взаимосвязанные вещи. Одно помогает другому. Когда надо под держать когото в семье, то я нахожу поддержку в музыке. Когда у меня сложности в рабочем процессе, то, наоборот, ищу опору дома».
Почти домом стал теперь для нее и Мариинский театр, где Амалия — приглашенная солистка. Она говорит о нем с особенной теплотой: «Несмотря на свою масштабность, это домашний театр. Приходишь туда и ощущаешь себя так, как будто ты там проработала всю жизнь. Я миролюбивый человек, стараюсь острые углы обходить. Считаю, что все можно решить полюбовно, нам для того речь и дана, чтобы разговаривать, не портить себе энергетику».
Там, в Мариинке, все пока работает в унисон с ее мечтой, которая формулируется просто: «Я хочу петь то, что мне нравится, и работать с теми дирижерами и режиссерами, которые мне интересны. Я хочу сама выбирать, а не просто быть руководимой. Я понимаю, что такое в наше время — исключение из правил. Значит, надо стать одним из этих исклюений».
Подпишитесь и станьте на шаг ближе к профессионалам мира моды.
