Амалия Гогешвили переписывает правила оперной карьеры

Тридцатишестилетняя москвичка Амалия Го­ гешвили любит выде­ляться — и не только своей яркой внешнос­тью, в которой пере­мешаны грузинская и украинская кровь. На третьем кур­се Консерватории она спела на про­слушивании в Театр имени Стани­славского и Немировича­-Данченко и начала там работать сразу с серьез­ными ролями вроде Виолетты в «Тра­виате». А в 2012 году, после семи лет в труппе, взяла и ушла в свободное плавание. Так делают на Западе, но не у нас: в России по­-прежнему спо­койнее быть причисленным к какому­ нибудь театру. «Мне всегда мало, — го­ворит Амалия. — Было важно уезжать на гастроли, работать с западными труппами, дирижерами, режиссе­рами, но не получалось. Пришлось уйти. Жалко, что я потеряла второй дом, с которым за семь сезонов срод­нилась. Зато я теперь могу сотрудни­ чать с Мариинским театром и гастро­лировать по Европе и Америке».

А также делать собственные проекты вроде концертного исполнения оперы Пуччини «Мадам Баттерф­ляй», которое состоится 5 октября в Светлановском зале Московского дома музыки. Амалия споет глав­ную партию — Чио-Чио-сан, моло­дой японки, брошенной лейтенан­том американского флота. «Это мое детище. Я мечтаю, чтобы люди выш­ли из Дома музыки окрыленными», — говорит певица. За пульт Российско­го национального оркестра встанет итальянский маэстро старой шко­лы Пьер Джорджо Моранди. За театральную часть постановки отвечает режиссер Михаил Панджавидзе, ко­торый в прошлом году номинировал­ся на «Золотую маску» за «Пиковую даму» в Самаре.

Чио-Чио-сан из тех оперных пар­тий, где по либретто героиня юна (японке в начале действия всего шест­надцать лет), а партитура требует мощного, зрелого голоса. Завернутая в кимоно монументальная и, мягко говоря, неюная Монтсеррат Кабалье заставляла зрителей, заслушавшись, забыть про возраст героини. Но в по­следние годы в мировой опере тренд совершенно другой: исполнители главных партий все стройнее и моложе. Режиссеры стремятся к прав­доподобию, певицам скучно годами петь субреток, публика жаждет но­вых имен, а продюсерам проще уло­житься в бюджет, пригласив восходя­щую звезду вместо примы. Есть, прав­да, опасность, что неокрепший голос не выдержит перегрузок: и это тема настолько острая, что даже вызва­ла ожесточенную дискуссию на глав­ ной оперной конференции Europa Opera этим летом в Амстердаме.

Помогает ли Амалии эффектная внешность — и в этой постановке, и в остальных? «Я могу позволить себе играть молоденьких девочек, любовных героинь. Хотя Лиза мне в последнее время неприятна. Из­-за мужика — топиться! Вот Танюша ми­лее, дурашка такая, — рассуждает она о героинях «Пиковой дамы» и «Евге­ ния Онегина». — И вместе с тем могу нарядиться и сыграть какую-­нибудь характерную роль. Людям приятно смотреть на красивого человека», — смеется певица.

Она уверена, что никакой связи между весом тела и объемом голоса нет, это все сказки: «Голос — это ис­ключительно техника. И если ее нет, то никакой вес не спасет». Я вспоминаю интервью с Анной Нетребко, где она говорит, что радуется каждо­му новому килограмму — это позво­ляет укрупняться ее голосу. Но Ама­лия возражает: «У Анны меняется го­лос, становится более насыщенным, густым просто потому, что она взрос­леет, так же как и после беременнос­ти у женщин происходят гормональ­ные изменения. Нетребко удиви­тельная — она сочетает все: технику, артистизм, женственность, узнава­емый тембр голоса. Таких, как она, в мире единицы».

Судить о коллеге она имеет пол­ное право: у нее музыковедческое образование. «В институте имени Ипполитова-Иванова нас, теоретиков музыки, назы­вали сухарями, которые только и делают, что сидят в библиотеке. Но я не представляю, что со мной было бы теперь, если бы я эту базу не получила».

Лет в пятнадцать — по во­калистским меркам очень рано — ей уже советовали показаться кому-­нибудь ве­ликому. Родители — папа физик­теоретик, мама ин­женер­-строитель — повели дочку к знаменитому тено­ру Большого театра Зурабу Соткилаве: «Со всем семейством его познакомились. Сейчас это как моя вторая семья, я их очень люблю. Зураб в меня поверил, на­чал со мной заниматься, хотя полу­чалось редко — он был занят». По окончании Ипполитовки она по­ступила к Соткилаве в Московскую консерваторию.

У Амалии сопрано спинто — это тип голоса, промежуточный между совсем легким лирическим сопрано и бронебойным драматиче­ским. В нем есть и высокие подвиж­ные ноты, и насыщенный крепкий звук в драматических местах. Глав­ная область его применения — опе­ры Верди и композиторов­веристов, представителей реалистического и натуралистического на­правления в итальянской музыке: Масканьи, Леон­ кавалло, Пуччини. Сти­листику она шлифовала после института на ста­жировке в Италии. Из­-за рождения дочки остаться в Ла Скала на двухгодич­ный курс не удалось.

Те­перь дочери двенадцать, и в Италию можно ехать всей семьей, правда, не учиться, а путешествовать. «Я могу тысячи километ­ров за рулем проехать. Хочу, чтобы дочка своими глазами все эти достопримечательности ста­рой Европы увидела. Семья и музы­ка — взаимосвязанные вещи. Одно помогает другому. Когда надо под­ держать кого­то в семье, то я нахожу поддержку в музыке. Когда у меня сложности в рабочем процессе, то, наоборот, ищу опору дома».

Почти домом стал теперь для нее и Мариинский театр, где Амалия — приглашенная солистка. Она гово­рит о нем с особенной теплотой: «Несмотря на свою масштабность, это домашний театр. Приходишь туда и ощущаешь себя так, как буд­то ты там проработала всю жизнь. Я миролюбивый человек, стараюсь острые углы обходить. Считаю, что все можно решить полюбовно, нам для того речь и дана, чтобы разгова­ривать, не портить себе энергетику».

Там, в Мариинке, все пока рабо­тает в унисон с ее мечтой, которая формулируется просто: «Я хочу петь то, что мне нравится, и работать с теми дирижерами и режиссерами, которые мне интересны. Я хочу сама выбирать, а не просто быть руково­димой. Я понимаю, что такое в наше время — исключение из правил. Зна­чит, надо стать одним из этих исклюений».

Подпишитесь и станьте на шаг ближе к профессионалам мира моды.