Сьюзи Менкес — о первых шагах легендарного Билла Каннингема

По случаю 90-летия фотографа, выхода его мемуаров и документального фильма
Билл Каннингем фото и биография фотографа в статье Сьюзи Менкес

В феврале на русском языке выходит автобиография Каннингема «Модное восхождение», в год 90-летия со дня рождения фотографа увидит свет и документальный фильм о нем. Историю первых шагов Билла в моде и свои встречи с ним вспоминает международный редактор Vogue Cьюзи Менкес.

«Спасибо, деточка»

Билл Каннингем вежливо отказался от моего предложения подвезти его, когда я уезжала на такси с одного из нью-йоркских показов. Вместо этого он в любую погоду — не важно, светило ли солнце, лил ли дождь или шел снег — садился на велосипед в своей знаменитой синей куртке и кепке. Этот человек с фотоаппаратом, запечатлевавший сквозь свой объектив историю, всегда называл меня «деточка» — несмотря на то, что мы были знакомы добрую половину его 60-летней карьеры фотографа. Он сам по себе был персонажем, который щелкал светских львов и эксцентричных обитателей Даунтауна и лучше всех улавливал модные тенденции, стоя на своем любимом углу Пятьдесят седьмой улицы и Пятой авеню.

«Я никогда не был папарацци», — говорил Каннингем, которому удавалось поймать в объектив любых звезд вроде молодого и более упитанного, чем сейчас, Карла Лагерфельда с легендой итальянской моды Анной Пьяджи. Главное, он умел сшивать между собой лоскутки постоянно меняющегося общества, ловя украдкой сцену из частной жизни Жаклин Кеннеди-Онассис или кого-то еще из старой гвардии американского высшего общества. Кем был этот сухощавый мужчина с неизменной улыбкой, не выпускающий фотоаппарата из рук? Отец Каннингема работал на почте, а сам он сделал первые шаги к моде, продавая галантерейные товары, и всю жизнь оставался скромным человеком. В его студии в нью-йоркском Карнеги-холле была одна лишь кровать среди стопок фотографий. Не было даже телевизора. Туалет на этаже. Зато был собственный путь, которым он следовал — а может быть, который он проложил, — и именно он привел к созданию бесценного исторического наследия.

Родители Билла — Уильям и Марион Каннингем, 1970-е. Билл Каннингем со своими шляпами

Роли Билла в истории моды посвящен фильм Марка Бозека «Времена Билла Каннингема», премьера которого была в прошлом году на Нью-Йоркском кинофестивале, а широкий прокат начнется этой весной. Режиссер смог уловить характер фотографа за время коротких съемок в далеком 1994 году. «Рассчитывали на десять минут, но прервались три с половиной часа спустя — кончилась пленка, — вспоминает Бозек. — Я достал эту запись из своего архива в 2016 году, в день, когда он умер. Не пересматривал ее больше 20 лет. И я решил оставить это в фильме как очень личный разговор с Биллом. Он с такой страстью рассказывал свою историю!» Речь о том, как фотограф сделал шаг с солнечной стороны улицы в тень, открыто заговорив о СПИДе.

Но жизнь Билла была полностью посвящена фотографии, моде и ее героям. Я не могу вспомнить дня, когда его вольный дух не следовал бы за модой и Каннингем не делал бы репортажей для The New York Times. Не было показов, которые были бы слишком скромными или слишком масштабными для него, — он всему уделял внимание. Его привлекало неожиданное: возвращение в мужскую моду безукоризненного мастерства портных, яркие цвета одежды миллениалов, постоянно меняющийся уличный стиль от оверсайз-нарядов рокеров до облегающего спортшика.

Незнакомка в шляпе, 1970-е. Анна Винтур в Нью-Йорке, 1980-е

Я помню, с каким восторгом он говорил о нью-йоркских дизайнерах прет-а-порте, потеснивших величие парижской Высокой моды в 1973 году на показе в Версале. Он называл тот показ «самым увлекательным из всех, что я видел», вспоминая контраст между французскими мастерами — Dior, Givenchy, Yves Saint Laurent — и американцами: Биллом Блассом, Халстоном и Оскаром де ла Рентой с их сдержанными повседневными моделями. В финале Лайза Миннелли выкрикнула «Bonjour Paris», а показ афроамериканского дизайнера Стивена Берроуза окончательно добил чопорную французскую публику. И теперь на фотографиях Каннингема с того показа мы видим революцию в моде, отказавшейся от классов и рас.

Каннингем дожил до 87 лет. В 2008 году он получил французский орден Почетного легиона и приблизительно в то же время стал официальным сотрудником редакции The New York Times — после того как в его велосипед врезался грузовик и понадобилась корпоративная медицинская страховка. До этого Билл упорно оставался независимым фотографом, фиксирующим перемены в воздухе: от дикой энергии ночного клуба Studio 54 в 1970-х до появления уличной моды.

Невероятные работы Каннингема сегодня, наверное, стоят миллионы долларов. Но эти суммы его бы не впечатлили. «Деньги стоят меньше всего, — говорил он. — Дороже всего свобода».

Лайза Миннелли и Пэт Кливленд, 1973

18 февраля в издательстве «Манн, Иванов и Фербер» выходят воспоминания Каннингема «Модное восхождение». История первых шагов Билла в моде – перед вами.

«Истинный талант — не просто красивая отделка платья»

Главное, что побудило меня начать свой бизнес, — мечта сделать мир счастливее, одевая женщин так, чтобы те вдохновляли самих себя и всех, кто их видел. Мне хотелось, чтобы мода несла счастье в мир, — боже, каким же я был идеалистом! Путь, который мне предстояло пройти, был усыпан шипами. Ведь женщины использовали моду, чтобы произвести впечатление на подруг, подняться по социальной лестнице и еще бог знает для каких целей, но никак не для чистого удовольствия. В 1930-е и 1940-е годы попытки пробиться в высшее общество стали главной нью-йоркской забавой. Ареной, где происходило все действие, были роскошные ночные клубы, некогда предназначенные лишь для узкого круга. А я понимал, что в мире моды будет происходить то же самое. Поскольку в Америке не было королевской семьи, не существовало герцогинь Техаса и герцогов Бруклина, единственным отличительным знаком для аристократии должна была стать мода. Я знал, что маркировкой социального статуса для богачей будет дизайнерская одежда. Пресса, вечно гнавшаяся за новыми историями из серии «кто с кем» и «кто в чем», заглотила эту наживку и трубила, что одежда такого-то и такого-то дизайнера придает владельцу особый статус. Дизайнерам модной одежды совсем скоро предстояло стать новыми знаменитостями, не уступающими в славе кинозвездам старого Голливуда. Жак Фат, Кристиан Диор и большинство других парижских дизайнеров стали лакомой добычей — на них охотились все конкурирующие между собой светские львицы. Фат с его вечеринками был сенсацией, а его одежда — самим воплощением невиданного счастья. В Париже ваше происхождение не интересовало никого, коль скоро вы были одеты в оригинальную вещь от Фата или Диора. «Модные аристократки» взбирались по социальной лестнице с ошеломляющей быстротой к вящему неудовольствию старой гвардии из аристократического реестра. Появилась даже международная богема, которую не удовлетворяли высшие круги лишь одного Нью-Йорка, Парижа и Рима, — эти светские персонажи поставили себе цель покорить весь мир. Впрочем, американские дизайнеры завоевывали себе имя очень медленно, и первым великим американским статусным дизайнером стал Норман Норелл лишь в конце 1950-х.

Дизайнеры, добравшиеся до верхов, — те, чьи модели стали символом целого поколения, — глубоко ощущали дух времени. Истинный талант — это не просто красивая отделка платья: по-настоящему талантливый дизайнер испытывает внутреннее мистическое откровение, становится источником света и озаряет мир.

Энди Уорхол с подругами, 1960-е. Барбра Стрейзанд, Нью-Йорк, 1970-е

Мое первое ателье

В ноябре 1948 года я принялся искать место под мастерскую, не имея ни малейшего представления о том, как это делать: тогда я не знал, что в The New York Times есть целый раздел с объявлениями об аренде, и думал, что надо просто ходить по улице и искать пустые витрины. Так я и сделал — обошел все здания с пустыми витринами, что попадались мне по пути, расспрашивая, не сдается ли помещение в аренду. Я ходил по улицам, закутавшись в пальто с меховой подкладкой, которое носил еще в школе, и вид у меня был как у юнца, только что окончившего колледж. Я решил, что мое ателье должно находиться где-то между Парк-авеню и Пятой авеню, не ниже бутика Хэтти Карнеги на Восточной Сорок восьмой улице и не выше Пятьдесят седьмой улицы. Какой же я был глупый и наивный! Я влетал в двери зданий, запыхавшись от возбуждения, и большинство владельцев решали, что это какой-то розыгрыш. Когда я увидел пустую витрину на втором этаже бутика Хэтти Карнеги и зашел прямиком в ее роскошный салон, продавщица смерила меня ледяным взглядом и процедила, что, конечно же, Хэтти просто мечтает сдать мне второй этаж своего магазина. Затем она добавила, что Хэтти с удовольствием встретится со мной, и записала на бумажке ее адрес, где меня должны были принять с распростертыми объятиями. Я был так уверен в себе, в моем кармане лежали триста долларов, и мне казалось, что весь мир у моих ног! Распираемый гордостью, я помчался по адресу, указанному продавщицей, и оказалось, что она направила меня в психиатрическое отделение больницы Бельвью. Похоже, мое воодушевление лишило меня способности мыслить здраво. Да кто я такой, чтобы просто врываться к Хэтти Карнеги и требовать у нее сдать мне второй этаж?

На следующий день я вновь взялся за дело с энтузиазмом и, кажется, нашел более реалистичный вариант. В очаровательном маленьком коттедже по адресу Восточная Пятьдесят вторая улица, 62, в 1820 году находилась резиденция мэра Нью-Йорка, а в 1920-е годы — скандальный подпольный бар. Поднявшись по лестнице, я очутился в изящном холле, обставленном в стиле неоренессанс; за ним располагался огромный банкетный зал, напоминавший голливудские декорации к фильмам о Средневековье, с шестью столами, расставленными по обе стороны гигантского камина. Тут ко мне обратилась девушка с круглым веснушчатым лицом лет примерно двадцати восьми. Она оказалась секретарем шести бизнесменов, арендовавших офисы в этом трехэтажном здании. Ее звали Кэти Кин. Когда я спросил про пустующее помещение на втором этаже и изложил свой план по открытию ателье, она решила, что я немного того, но пригласила меня внутрь, чтобы я согрелся (на улице было десять градусов). Мы разговорились, она, кажется, перестала считать меня чокнутым и наконец велела вернуться на следующий день — на верхнем этаже здания действительно пустовало небольшое чердачное помещение. На второй день спозаранку я уже сидел на крыльце, когда мисс Кин пришла отпирать дом. До прихода начальства оставался час, и она научила меня, как произвести впечатление, ведь ее боссы ни за что не стали бы разговаривать с каким-то сумасшедшим парнишкой, которому взбрело в голову снять комнату. Кэти была потрясающая девушка; она велела мне сообщить ее начальнику имена клиенток, для которых я делал маски, так как тот мечтал пробиться в высший свет. Наконец он приехал и вызвал меня в свой кабинет; когда я начал излагать ему свой план стать величайшим шляпником в мире и перечислять имена своих клиенток, он чуть не упал в обморок. Решил, что удача сама приплыла к нему в руки и с моей помощью он познакомится со всеми этими великосветскими дамочками. Так мне разрешили арендовать чердак.

Мик Джаггер на Met Gala, 1974. Редактор Vogue Анна Пьяджи и Карл Лагерфельд, Париж, 1980-е

Наверху узкой винтовой лестницы располагался офис скаутской фирмы, выискивающей таланты для киноиндустрии; фирму возглавляла племянница Дэвида Селзника. Рядом находилась штаб-квартира телестудии — здесь несколько десятков забытых радиоведущих 1920-х и ­1930-х годов отчаянно пытались вернуть себе былую славу. За первой дверью верхнего этажа обитал писатель, автор детективов — он наводил на меня жуть. В глубине же расположился мой первый салон. Это была комнатка три на четыре метра с двумя большими окнами, выходящими в некогда прекрасный сад с фонтанами и статуями, который двадцать лет простоял заброшенным и был в плачевном состоянии.

Наконец мы перешли к вопросу оплаты, а платить за аренду мне было нечем. Владелец назначил цену в пятьдесят долларов в месяц. Я тут же ответил, что мне это не по карману, но вместо оплаты я мог бы ежедневно наводить порядок во всем доме до восьми утра. Владелец несколько опешил, столкнувшись со столь необычным предложением, но решил, что это вовремя, и мы заключили сделку. (Спасибо мисс Кин: это она предупредила, что им нужен уборщик, зная, что денег у меня нет.) И вот через два дня я покинул роскошь и комфорт дядиной квартиры на Парк-авеню с тремястами долларами в кармане и поселился в своей мансарде. Я был беден, но хотел казаться богатым: сразу пошел в магазин Армии спасения и купил слегка поеденные молью австрийские портьеры и поддельную французскую мебель. Кажется, я всю комнату обставил долларов на тридцать пять, не больше. Расположившись среди этого французского шика, я приступил к изготовлению новых шляп.

Андре Леон Телли и Альва Чин в Studio 54, 1977. Бой Джордж, 1980-е

Отгородившись от своего роскошного салона трехпанельной картонной ширмой, за которой притаилась моя мастерская, я стал делать шляпы, вдохновленные самой природой. Я украшал шляпы из красного фетра яблоками в натуральную величину, оборачивал гирляндами из маргариток клетчатые кепи, делал соломенные шляпки в форме фруктов. Это были счастливые времена, и я тихо ждал, когда же мой первый клиент взбежит по узкой лестнице. Но, честно говоря, клиенты не ломились ко мне в дверь, и очень скоро мои триста долларов испарились. Тогда я устроился в аптеку на углу Мэдисон и Пятьдесят второй улицы — доставлял обеды. Мне платили хорошие чаевые, а еще бесплатно кормили. Я не унывал: самую большую радость в жизни мне приносило изготовление шляп, и я не сомневался в успехе. Я устроился на вечернюю работу на Бродвее — зазывалой в театр «Палас Водевиль». Отработав несколько недель на жутком холоде, я получил повышение и переместился внутрь: зрители субботних спектаклей не жалели пары четвертаков на чаевые, а я подыскивал им места получше. Я проработал в театре примерно четыре месяца, а потом устроился в ресторан Говарда Джонсона напротив Радио-сити-мьюзик-холла — там можно было бесплатно наедаться до отвала, а барменам давали щедрые чаевые. Я работал с пяти вечера до двух ночи. И в промежутке между этими заработками продолжал делать шляпы. Все заработанные деньги шли на материал; поставщикам теперь было чем заняться, ведь я платил им мелочью — горстями монет по пять и десять центов, чаевыми с предыдущего вечера. Я никогда не стыдился работы и брался за любую, лишь бы честно оплачивать счета, хотя моему бедному семейству, конечно, было стыдно за меня. Наверное, я причинил им много страданий, но должен был пробиться сам, я это чувствовал.

По утрам я вставал в шесть часов и вычищал до блеска маленький кирпичный особнячок. Затем шил шляпы; изредка заходили клиентки, присланные кем-нибудь из старых знакомых по универмагу. Теперь я понимаю, что вход в темный особняк и подъем по узкой маленькой лестнице наверняка до смерти пугали многих дам. По воскресеньям, сходив на утреннюю церковную службу, я бродил по нью-йоркским улицам и любовался чудесно оформленными витринами — пожалуй, лучшее бесплатное развлечение во всем Нью-Йорке. А заканчивалась моя прогулка неизменно в публичной библиотеке на Пятой авеню. Там я проводил весь вечер — разглядывал подшивку журналов Vogue и Harper’s Bazaar и великолепную коллекцию книг по истории костюма. Впервые я взял в руки журнал мод в семнадцать лет: в моей семье такое баловство не допускалось, и единственными журналами, которые мне доводилось листать, были журналы про кино, принадлежавшие сестре.

Билл в бутике Chez Ninon, Нью-Йорк, 1960-е

Подпишитесь и станьте на шаг ближе к профессионалам мира моды.