«Сезон Эрика Булатова в Выксе» — так называется арт-уик-энд, который пройдет с 2 по 4 октября в промышленном городе в Нижегородской области. Впрочем, мы бы расширили временные и географические рамки: сезон Эрика Булатова в России начался еще в сентябре, когда вышла нарисованная художником обложка Vogue. И очень рады, что классик советского концептуализма и патриарх современного российского искусства, который с начала 1990-х живет в Париже, благодаря организаторам фестиваля «Арт-Овраг» прилетел в Россию.
Уроженец Екатеринбурга, тогда Свердловска, и выпускник художественного института имени Сурикова, Эрик Булатов с 1960-х годов работал в детском издательстве «Малыш», вместе с художником Олегом Васильевым иллюстрируя любимые детские сказки: от «Золушки» до «Спящей красавицы». А параллельно занимался модернистскими живописными экспериментами — помещал чеканные советские лозунги и символы на фоне вполне лирического пейзажа, как, например, на картинах «Слава КПСС» и «Не прислоняться», которые в 2008 году на аукционе Phillips были проданы за 1,4 и 1,2 миллиона фунтов соответственно. При этом художник всегда подчеркивает, что его задачей было не только обескуражить зрителя, которому набившие оскомину буквы мешают погрузиться в созерцание пейзажа, но и исследовать взаимодействие в рамках картины трехмерного пространства и плоскости плакатных букв. Между словами «Слава КПСС» и облаками есть важный для художника зазор, куда каждый из нас имеет шанс проскользнуть.
Для проекта в Выксе 87-летний художник объединил две своих работы: «Амбар в Нормандии» (2011) и «Стой — иди» (1975) в одно целое. В итоге получился гигантский, площадью 2,5 тысячи квадратных метров, мурал на стене Выксунского металлургического завода. Торжественное открытие самой большой в карьере художника работы, сделанной, конечно, не без помощи команды помощников, состоится 3 октября. Кроме того, в Музее истории города Выксы пройдет выставка одной работы — картины Эрика Булатова «Черный вечер, белый снег».
О проекте для «Арт-Оврага», других своих знаковых работах и способности искусства менять мир Эрик Булатов поговорил с Vogue.ru.
Лозунги — ключевой элемент вашего творчества. Но они всегда перенесены в другой контекст, а в Выксе вы открываете огромную работу на стене завода — как раз там, где лозунгам самое место. Есть в этом какая-то ирония судьбы?
Как вам сказать… Стена — это очень важная вещь. Я всегда с интересом и уважением к ней относился. Но тут есть разница. Если говорить о советском времени, эти слова, которые я использовал: «Слава КПСС» или «Вход — входа нет», они же не мои были. Это были слова того социального пространства, в котором я жил. Я их просто фиксировал. Очень важно, что они накрепко связаны со своим временем и тем местом, где придуманы, поэтому точно это время выражают. И с годами — вместе с эпохой — они уходят. Но, если эти слова в искусстве запечатлены, они никогда никуда не уйдут. И будут то время навсегда выражать. Это одна история.
А есть слова, которые я говорю как бы от себя, — мои слова. «Иду» — это мое слово. Смысл его состоит в том, что я иду как бы сквозь пространство картины — в глубину. И вот эти слова не имеют привязки ни ко времени, ни к пространству. Они всегда существуют только в тот момент, когда их произносит автор или зритель — не важно кто, потому что, смотря на картину, зритель будет думать, что это он идет. Каждый раз зрителю не предписывается, а как бы предлагается встать на мое место. Это вообще типично для поэзии: скажем, лермонтовское «Выхожу один я на дорогу...». Это же я выхожу сегодня, вот сейчас. Это гениальные стихи, потому что в них все так же живо сегодня, как и тогда, когда этот офицер выходил.
А вот «Черный вечер, белый снег» (картина, которую будут показывать в Выксе) — это из Блока. Но я эти слова понимаю и высказываю как свое, как от себя. Они выражают мое понимание того напряженного, страшного в общем времени.
Я много использовал стихов моего любимого современного поэта Всеволода Некрасова. «Живу — вижу» — это тоже из него, но как бы и мои слова. А в «Амбаре в Нормандии», который стал частью проекта в Выксе, вообще нет никаких слов. Есть образы пространства: свет и тень, день и ночь.
Зато есть слова в другой части проекта: «Стой — иди». Этот проект в целом становится частью социального пространства, лозунгом на стене завода: остановись, замри, двигайся дальше. Подход к такой работе чем-то отличается от того, как вы работаете обычно?
Поскольку раньше у меня таких возможностей не было, я об этих вопросах и не думал никогда. А сейчас я хочу сделать так, чтобы зритель увидел картину как реальную ситуацию в своей собственной жизни. Как будто он видит, что едет поезд и что он сам в этом поезде. Но наблюдает за этой ситуацией снаружи. Возможность увидеть свою жизнь извне очень многое открывает и помогает изменить. И в твоей собственной жизни, и в социальной…
Что вы хотите сказать этому человеку, остановившемуся перед муралом?
Я хочу сказать, что в основе всего все-таки не взаимное отрицание и уничтожение, а, наоборот, взаимосвязь, взаимоподдержка. Это во всем так: в жизни, в политике. Либо будет вражда, которая ведет к гибели, либо должно быть сотрудничество. Я стараюсь сотрудничать.
Вы верите, что искусство может изменить мир?
Я думаю, что так или иначе оно участвует в этом. Оно всегда старалось вносить свою лепту в дело мира: объединять людей, иногда воспитывать.
Просто сам фестиваль в Выксе, который пытается развернуть промышленный город в сторону искусства, научить другому взгляду на мир, — это такая завещанная нам авангардистами миссия искусства.
Так и есть. И это же не приказ, это предложение, демонстрация возможностей. А насколько человек воспользуется этой возможностью, это уже другое дело.
А вас самого искусство меняло или, наоборот, чувствовали ли вы себя в какие-то моменты властителем душ?
Как вам сказать. Я все время старался выразить ту жизнь, которой я жил, то пространство, в котором нахожусь. Даже просто запечатлеть предметы какие-то — все, что меня окружает. И каждый раз натыкался на то, что у меня получается непохоже. Непохоже, непохоже. Вдруг в какой-то момент я увидел и понял: «Похоже. Это моя кружка. Точно». Вот с этого момента я и стал художником. Состоялся как художник, потому что я и раньше как бы был художник по образованию, а тут стало все на свои места. То есть не то чтобы я брался что-то изменить, улучшить, я просто хотел точно выразить то, что вижу. Что значит выразить точно? Что выразить? На самом деле реальностью для искусства является не предметный мир. Реальностью для искусства является сознание людей. Современного человека что действительно волнует? Чем он живет? У людей, живущих в одно время, даже в разных частях земного шара, — у всех людей есть что-то общее в сознании. Что-то такое, что не надо доказывать, что само собой разумеется. Причем завтра люди будут смеяться и говорить: «Этим дуракам казалось, что вот это так, а на самом деле все по-другому». Но и у нового поколения будет что-то, что для него само собой. И вот нащупать это, поймать образ и дать ему жизнь — это и есть задача искусства.
Вы недавно в Центре современного искусства в Шарлеруа представили свои первые трехмерные работы: довольно устрашающую скульптуру «Все не так страшно» и инсталляцию о нашем беге по кругу «Вперед». В общем-то мурал в Выксе – тоже выход в пространство. Что это, новый этап в вашем творчестве?
Мне это очень интересно, да. Это как бы самое начало, и все еще впереди, я надеюсь. Насколько далеко я смогу продвинуться, я не знаю. Пока что сохраняю творческую возможность не повторять свои работы, а все время находить что-то новое. То есть живая связь с реальностью продолжается. Ведь очень часто бывает, что сообщение, которое должен был передать художник, сделано, а жизнь его продолжается. Ему уже нечего больше сказать. Это не зависит от человека: каково его сообщение, насколько оно соответствует длине его жизни. Если жизнь длиннее, чем сообщение, что тогда делать художнику? Естественно, он повторяет то, что было, много раз... А есть художники, которые, наоборот, до последнего дня своей жизни создают новое, тот же Сезанн. Рембрандт свои лучшие работы сделал в последние годы. У него, конечно, сообщение было больше его жизни.
Чем занимаетесь сегодня?
Все тем же. Жизнь все время предлагает какие-то вопросы, образы, на которые надо как-то реагировать. Собственно, я этим всю жизнь занимаюсь. Одну картину кончаю — начинаю другую. И это моя жизнь.
При этом вы говорите, что телевизор не смотрите и газет не читаете. Как в уютном мире, созданном заботливой женой Натальей, вас находят новые образы?
Достаточно выйти из дома и посмотреть на город, на людей, которые ходят по улицам и сидят в кафе. Все, что происходит в мире, я все равно узнаю. Я сделал сейчас картину — пока не могу раскрывать подробности — но в ней я как раз старался высказаться по поводу мира интернета и массмедиа в целом, который обрушивается на нас с невероятной агрессией. Это медийное пространство опасно для нас, потому что оно старается формировать в человеке типовое сознание, обязательное и одинаковое для всех. В этом пространстве нас на самом деле ни о чем не информируют. Вместо информации нам подсовывают пропаганду. Нас инструктируют, что мы должны думать о том, о другом, о чем мы вообще не должны думать, что должны не замечать то, что нужно внимательно изучить. И здесь, и в Европе ситуация одна и та же. И противостоять этой атаке, мне кажется, сейчас очень важно. Искусство ровно этим и занимается. Оно помогает сохранить себя, свое сознание и личное мнение. Над этим я сейчас размышляю.
Вы не раз говорили о том, что в социальном пространстве свобода в принципе недостижима, что надо выйти за рамки. Насколько это возможно, если не выходить за рамки человеческой жизни?
Возможно, в какой-то степени. Но я говорю скорее о пути, по которому мы можем следовать, чем о достижении цели.
Что бы вы посоветовали тем, кто хочет идти по пути к свободе?
Продолжать идти. И тогда вы сами почувствуете, что двигаетесь в верном направлении.
Если вернуться к картине «Черный вечер, белый снег», почему для выставки одной картины в городе, где большинство жителей не видели ваших работ, вы выбрали именно ее?
Знаете, у меня очень немного картин, которыми я могу распорядиться. Остальные у коллекционеров или в музеях. Когда возник вопрос о выставке в Выксе, мы с Наташей стали смотреть, что можем предложить. И оказалось, что у нас всего картин пять-шесть есть. Я вообще медленно пишу. Картины две-три в год. Наташа первая предложила показать «Черный вечер, белый снег», и мне показалось это правильным и естественным. Тут борьба черного и белого. Абсолютно симметричная фигура из букв, как бы уходящая к горизонту, и только последняя буква Г, вернее, горизонтальная палка в ней, уходит за пределы этой симметрии. Для меня это как рука с револьвером, как выстрел. Вообще эта фраза блоковская гениальная. В ней целое событие: вот эти два «чер» — черный вечер — подчеркивают черноту, создают драматическое напряжение. И вдруг — белый снег — все наоборот, все белое, мягкое, бе-е-елый, сне-ег. И вдруг в конце это «Г» — неожиданно, страшно, как выстрел. И очень точно выражает время, и то, блоковское, и мое, потому что я присвоил эту фразу.
Но в победу света вы верите?
Я надеюсь на нее. Не зря же «Надежду» вам нарисовал.
Примечание: исправлена ошибка в результатах аукциона Phillips 2008 года — сумма, вырученная за картины Эрика Булатова «Слава КПСС» и «Не прислоняться», исчисляется не в долларах, а в фунтах.
