Художница Алина Глазун — о дадаизме, Dries Van Noten и котиках

Алина Глазун — 33-летняя московская художница и искусствовед, которая работает со словами и предметами. Ее запоминающиеся инсталляции с буквами для игры «Эрудит» вы наверняка видели на арт-ярмарках, в музеях и на просторах инстаграма. Сейчас в ММОМА идет выставка «Летняя коллекция», где транспарантам Алины отведен целый зал. На этой неделе ее работы едут в Берлин, а на предстоящей ярмарке Cosmoscow Глазун представит арт-объекты и свой первый фарфоровый сервиз. Vogue встретился с Алиной накануне осеннего сезона и обсудил с ней дадаизм, моду и искусство прошлого.

Алина, ты художник, искусствовед, кошатница и еще «королева треша»...

Последнее — это звание, которым меня наградил художник и мой приятель Дмитрий Гутов. Я сначала не понимала почему, но потом смирилась, — видимо, его вдохновили мои яркие наряды и несовместимые фактуры. К тому же я часто работаю с найденными предметами, которые кто-то может считать ненужными.

Твоя визитная карточка — инсталляции из букв для игры «Эрудит», необычных фактур и объектов. Расскажи про свой творческий метод.

Многие думают, что в моих работах заключен какой-то месседж. Но для меня текст — это некий орнамент, в котором меня волнует сочетание цвета с ритмом букв, а смысловая нагрузка вторична. Мне важно, чтобы слово было приятно читать, произносить. Я пытаюсь опустошить слово от привычных коннотаций, предлагаю зрителю посмотреть на него более чисто. Когда в пустую коробку наклеиваешь фразу, кажется, что это концептуализм. А если добавляешь туда котика с висящими ушками и тупым лицом — пафос снижается. Это дадаистическая практика, она мне близка, но с фокусом на благородство и визуальность вещей и цветов.

Обычно ты работаешь с малыми формами, но в ММОМА сейчас висят огромные плакаты.

Это часть моей серии из десяти транспарантов, которую мы делали с питерской галереей «Миф» для «Пассажа» в 2019 году. Все, что написано на транспаранте, кажется манифестом. На моих транспарантах изображены довольно бессмысленные вещи: допустим, тигр, вопрошающий: «Ррр-рр-ррр?». Это концентрация моей работы с текстом. Ономатопея — звукоподражание животному, это несуществующее слово, но благодаря вопросительному знаку в конце оно вовлекает тебя в диалог, являясь по сути точкой ноль. Это то, к чему я стремлюсь, полное смысловое разрушение, коммуникация ради коммуникации. Этот метод позволяет открывать внутри себя и внутри зрителя пространства смыслов, куда очень многое можно проецировать.

То есть реакция зрителя дает тебе почву для дальнейшей работы?

После работы в жанре паблик-арт я поняла, что самые простые фразы, которые я использую, люди воспринимают по-разному. Например, фразу «Все немного разные», которая висела на фасаде Музея Москвы, практически ни одно издание не смогло правильно подписать. На фото был мой текст, а в подписи различные его вариации: «Все немного разные», «Мы такие разные», «Все такие разные» и так далее. Проекция наших знаний настолько превышает то, что мы реально видим. А как же мы вступаем в диалог? Получается, заведомо друг друга не понимая. Был еще один уличный проект — автобусная остановка с надписью «Все разминулись», и там тоже, конечно, началась народная интерпретация: «Мы разминулись», «Они потерялись». Меня это очень захватило, и я даже посвятила этому феномену свою персональную выставку в галерее «Миф» в этом году. Ключевыми на выставке были вопросы: «Что мы видим?», «Что тут написано?» и фраза «Смотри». А заканчивалось все на скульптуре курочки, купленной на блошином рынке, к которой случайно подошел металлический нимб от иконы. Позади нее я написала «ко-ко-ко». Для меня это кульминация, конец языка, конец смысла, чистота.

Какое искусство ты любишь?

Ощущение, как будто вот-вот подступят слезы радости, как когда смотрю на сочетание розового, зеленого, серого мрамора в какой-нибудь итальянской церкви. Из искусства я больше всего люблю Раннее Возрождение, Северное Возрождение, Средневековье. Когда путешествую по Европе, могу проигнорировать музеи современного искусства, но ищу все Возрождение и Средневековье, которое есть в городе. На выставку Дюрера в венском музее Альбертина я на полном серьезе приходила, когда она открывалась, и уходила перед закрытием. Часами рассматривала его работы, это захватывающее чувство, когда интеллект из головы перемещается, и ты начинаешь воспринимать мир через сердце.

Ты искусствовед и при этом художник. Как ты выбрала профессию?

Я училась в МГУ на факультете искусств, там параллельно осваивала академический рисунок и историю искусства. Это произошло практически случайно. Я никогда не ходила в художественную школу и даже в музеи, мой папа — летчик, мама — домохозяйка. Я поступила с портфолио, которое подготовила за три месяца, а другие абитуриенты шли к этому почти всю жизнь. Что разглядела в моих работах приемная комиссия? У меня интуитивно включилось правильное 3D-мышление. Мои рисунки не изображали натюрморт с точностью, но с аналитической точки зрения все объемы были переданы достоверно. Естественно, работы других поступающих были более эстетичны и «правильны». Но в процессе учебы нам давали настолько фрустрирующие задания, что мы все сравнялись. Оказалось, нарисовать смятую салфетку гораздо сложнее, чем статичный натюрморт, в ней же заложено движение. Я часами корпела в мастерской, сутками напролет читала, дышала пыльным клещом в Библиотеке искусств на Большой Дмитровке. И мне казалось, что я нашла свое призвание — живопись. А через два года наступил полный кризис. Мне начало казаться, что я неконкурентоспособна, что такой великой, как Моранди, я не стану никогда.

Это тот момент, когда искусствоведческое образование мешает быть художником. Как ты преодолела его?

Искусство нельзя выстроить в последовательную иерархию, нет смысла выделять великое и сиюминутное. Иначе как и зачем быть художником, ведь есть великие мастера. Я просто расслабилась и пришла к ощущению, что искусство — это огромное пространство того, что может резонировать с нашим разумом, сердцем, мышлением. То великое искусство сейчас не нужно. Мы же не ездим в карете, не носим фрак с цилиндром. Мы продолжаем всем этим восхищаться, но изменились условия жизни, сформировался другой запрос. Искусство прошлого не обесценилось и не приобрело статус мифологемы, святыни. Все существует в пространстве. Я склеиваю между собой бархат и котика, а Микеланджело ваял скульптуру. Для меня это явления одного порядка. Это как благотворительность — кто-то занимается спасением кошек, а кто-то лошадьми. Лошади большие, кошки маленькие, но в целом это существует в одном поле помощи.

Раз уж мы неминуемо пришли от искусства к кошкам, давай поговорим о них. У твоих котов есть свой инстаграм, они часто фигурируют в твоих работах.

Старший кот Улисс у меня случайным образом появился, когда мне было 25 лет, кошка родила его перед дверью в квартиру родителей в мой день рождения. Я взяла его к себе, нашла дом его сестрам, брату и маме, прониклась эмпатией и стала штучно помогать брошенным котам, которых находила на улице. Потом появились единомышленники, и мы придумали проект Moscow Breed, «Московская порода», то есть все дворняжки Москвы. Мы спасаем, лечим и пристраиваем. Спасибо моим коллегам, которые сейчас занимаются этим более плотно, чем я. Второго кота я взяла по объявлению на «Авито» в качестве друга своему Улиссу. Выбрала жалкого больного котенка, но максимально похожего внешне на Улисса, назвала его Федр. Любовь к кошкам и к искусству долго жила во мне как что-то несовместимое, я даже стеснялась, что занимаюсь кошками. А потом на карантине расслабилась и поняла, что мои коты — это такая же неотъемлемая часть жизни, как и мое искусство, и почему бы не сделать их персонажами. Интересно, что мои инсталляции с котами часто покупаются в подарок друзьям на свадьбу или близкому человеку.

Инстаграм — важный медиум для тебя?

У меня страница в инстаграме появилась года четыре назад, я им сначала пренебрегала, а зря. Использую его как базу своих работ, одновременно отправляя их в зону общественного пользования. Мне очень нравится, когда люди фотографируются рядом с работами, особенно с большими. В Петербурге есть культурная площадка «Третье место», там стояла моя арка с надписью «Страшновато», я заходила на этот геотег и смотрела фото людей. Так интересно было читать, что они пишут, как соединяют со своими смыслами.

В инстаграме регулярно поступают запросы на продажу, но я всех отправляю в галерею. Самая классная коллаборация в моей жизни — работа для Apple Music — тоже случилась через социальную сеть. В карантин Apple сделали разные плейлисты и пригласили художников со всего мира придумать обложки. Мне достался альбом «Хайп-ракета» с русской попсой. В директ мне написала девушка из Apple с ТЗ сделать максимально яркую, пластиковую, из дешевых материалов работу. Она до сих пор стоит у меня дома, и за несколько тысяч долларов они просто купили ее фотографию.

Месяц назад я сделала еще один аккаунт @past_season_fashion, в который выкладываю фотографии себя. Наряжаться для меня то же самое, что склеивать между собой предметы для инсталляций. Мне долго казалось, что я делаю что-то постыдное: наряжаюсь, фотографируюсь и выкладываю. Зато моя любовь к одинаковым сумкам и блестящим туфлям раскрыта. Я очень люблю визуально-тактильный материальный мир и перестала этого стесняться.

У тебя очень яркие образы, в них часто мелькают и Chanel, и Moschino, и Balenciaga.

Недавно мне кто-то сказал: «Вау, твоя работа выглядит как Dries Van Noten», это мне гораздо приятнее слышать, чем «Это вроде Джозефа Кошута» (Джозеф Кошут — 76-летний американский художник, пионер концептуального искусства, который работает с объектами и словами. — Прим. Vogue). Я всегда любила одежду, относилась к ней как к предметам, с которыми я работаю: выделяя сочетание фактур и цветов. Тренды я не могу на себя проецировать, но могу очароваться конкретной вещью и купить туфли Miu Miu со стразами в семи разных цветах, просто потому что это моя вещь, и я буду носить ее 20 лет. Если бы я обладала большими финансовыми возможностями, покупала бы Dolce & Gabbana. Та визуальная избыточность, которую они используют, мне очень близка. Мне нравится девчачий стиль, который создает Миучча Прада для Miu Miu, но меня всегда останавливают логотипы. Исключение — красная и голубая сумки с двумя котятами Balenciaga. Мне показалось, она выглядит как моя работа: что-то нарисовано, что-то написано, связи никакой, еще и котята.

Цены на твои работы довольно демократичные. Это сознательная стратегия?

Да, мы с галереей «Миф» держим относительно низкие цены. Мне нравится ликвидность, потому что за эти деньги работы покупаются, причем не только коллекционерами, а просто людьми, которые хотят жить с этими вещами.

А из коллекционеров кто покупает твои работы?

Коллекционер Антон Козлов системно меня собирает наряду с другими художниками с 1950-х годов до наших дней. Довольно много работ у коллекционера и мецената Владимира Сорокина. А петербургский коллекционер и инвестор DuoBand Сергей Лимонов покупает и маленькие объекты, и настенные работы, например, он всех опередил и приобрел обе инсталляции с котами «Боже», на которые до сих пор поступают запросы в галерею. У него же есть моя работа «Мальчик поцарапал пальчик» — аллюзия на «Пьету» одного из моих любимых художников XV века Козимо Туры. Сердце замирает, когда ее разглядываешь: Дева Мария спокойно смотрит на стигмат на руке мертвого Христа, как будто на пустяковую ссадину, маленькую царапинку на руке ребенка, в духе «сейчас подую — и все пройдет».

Фото для Vogue сделал фотограф Александр Гронский на фоне твоих работ. Расскажи о них.

Александру пришлось освоить фотосъемку животных для моих проектов (Гронский специализируется на съемке пейзажей и выиграл ряд престижных премий в этой области. — Прим. Vogue). В том числе и для этих, самых свежих работ, которые едут в Берлин в галерею Haus am Lützowplatz на выставку Ceremony: Russian Seasons, The Wedding. В ней будут участвовать и другие российские художницы: Ольга Чернышева, Устина Яковлева, Аполлинария Брошь. Текст на работе («Это нормально») решено было оставить на русском, наверное, иностранцы будут воспринимать это без месседжа, как мы воспринимаем арабскую вязь, — как орнамент. Я иногда работаю с английскими и немецкими текстами, но мне это не так интересно, потому что инструментов меньше, не чувствую эти языки. Хотя однажды я, кажется, сформулировала свой арт-стейтмент в работе на английском — Less than God, more than text. Это про то, что мои работы со словами предлагают зрителю поле для трансгрессии привычных смыслов.

Ты участвуешь в ярмарке Cosmoscow уже третий год. Что мы увидим на этот раз?

На Cosmoscow третий год подряд меня показывает агентство Art Ru. Они сфокусированы на середине века, шестидесятниках с другими ценами, но у них есть несколько современных авторов, и мои работы успешно там продаются. В этом году буду соседствовать на стенде вместе с психоделичным поп-артом Сергея Шутова и гипнотическими видео Платона Инфанте. В этом обрамлении будет висеть мой диптих «Козлик и зайчик». Это продолжение серии работ, в которых главные герои — мои коты Улисс и Федр, тут минимальная связь между текстом и изображением. Еще будет бархатная работа со светящимися буквами «домашний» — вариант моей большой инсталляции, которая будет показана в сентябре в Тюмени в рамках Уральской биеннале. На ней — фото звездного неба NASA, надпись «Россия» и опять же мои коты с выражениями мордашек как у ангела из растиражированного описания философа Вальтера Беньямина: «Глаза его широко раскрыты, рот округлен, а крылья расправлены. Так должен выглядеть ангел истории. Его лик обращен к прошлому. Там, где для нас — цепочка предстоящих событий, там он видит сплошную катастрофу, непрестанно громоздящую руины над руинами и сваливающую все это к его ногам». А на стенде ArtTube Editions будет представлен мой первый фарфоровый сервиз на две персоны, изданный тиражом 25 экземпляров.

Выставка «Летняя коллекция» проходит в ММОМА (Петровка, 17) до 26 сентября.