Сентябрь — время активности, движения и новых возможностей — неограниченных и равных для всех. Уже 12 числа в «Лужниках» пройдет третий благотворительный теннисный турнир Bosco Friends Open в поддержку фонда «Друзья». Бонус к удовольствию сделать доброе дело и понаблюдать за азартной игрой спортсменов, звезд и бизнесменов — шанс первыми увидеть теннисную капсулу Bosco Team.
В преддверии турнира Елена Веснина, олимпийская чемпионка и амбассадор Bosco, поговорила с сурдлимпийским чемпионом и предпринимателем Егором Панюшкиным, взявшим золотую медаль в паре микст и бронзу в одиночном разряде на Играх в 2017 году, о победах, поддержке, друзьях и равных возможностях для людей с особенностями здоровья.
Елена Веснина: Егор, мы с тобой заочно знакомы, а читатели Vogue о тебе наверняка знают не так много. Давай начнем с начала — как ты начал играть в теннис?
Егор Панюшкин: Как все дети — в 7 лет мама с папой привели меня в «Лужники». Сначала подкидывал мячик, а с 9 лет пошел ставить технику к Игорю Владимировичу Всеволодову. Он в свое время Тарпищева тренировал (Шамиль Тарпищев, президент Федерации тенниса России. — Прим. Vogue). Эти три-четыре года были временем формирования. В 12 пошел в ЦСКА, там меня два года тренировала Наталья Владимировна Егорова-Быкова. А в 14 лет я уехал в Америку. В Москве оканчивал экстерном, а там начал тренироваться в Академии Сэддлбрук. Оттуда вышло много профессионалов из тура ATP, в том числе Саша Зверев (4-я ракетка мира. — Прим. Vogue). Мы там с ним познакомились и периодически вместе ездили на юниорские турниры. В 15 лет я окончательно переехал — жил, тренировался и учился в Академии. У меня стоял выбор — пойти учиться в американский университет или поехать в тур. Чтобы года два ездить по «фьючерсам» и «челленджерам», нужно было бы полмиллиона долларов, если не больше. На тот момент я не хотел рисковать родительскими средствами и сказал: «Давайте я лучше в университет пойду». Тренеры в Академии тогда меня поддержали: «Если ты не можешь принять решение, то поступай, потому что сейчас в туре много профессионалов, кто пришел после вуза». В университете я начал прогрессировать, но стало уже жалко бросать учебу на середине. Я учился бизнес-менеджменту и журналистике в Стетсонском университете и университете Сент-Лео. В эти моменты думаешь: «Ладно, дойду до конца, будет 21 год — и попробую начать». Так много кто делал, например, Кевин Андерсон (77-й в рейтинге ATP. — Прим. Vogue).
Е.В.: Да, среди девочек это тоже частая практика. А как ты оказался на Сурдлимпиаде в 2017 году? Я про нее мало слышала, хотя за нашими паралимпийцами всегда слежу. Ты когда узнал о ее существовании? Была у тебя цель сразу туда отобраться?
Е.П.: Мне в первый раз предложили участвовать лет в 16. Я тогда был третий во Флориде в своей возрастной группе, тренировался с Сашей Зверевым. И тут мне написали из Москвы: «Давай сыграй, давай сыграй». А я стеснялся, потому что никогда в этой тусовке не был — у меня такая стадия потери слуха, что никто и не знает. Я всегда играл с ребятами без нарушений и не испытывал трудностей из-за своей особенности.
Е.В.: Мне кажется, ты выходишь на корт, и не важно: плохое у тебя зрение, плохой слух или еще какие-то особенности. В моменте соревнования ты чувствуешь себя совершенно полноценным. А для тебя это по-другому?
Е.П.: Мне очень жалко ребят с проблемами со зрением или слухом, хочется им чем-то помочь. Не хотелось их обыгрывать, но пришлось. В 21 год я окончил университет, и у меня встал выбор: бизнес или играть. И опять пишут по поводу Сурдлимпиады, очень настойчиво. Я год занимался своим проектом, а потом сказал: «Игры будут». Кое-как подготовился, меньше чем за два месяца. В итоге один матч только проиграл в полуфинале по дурости. Слава богу, что мне разрешили сыграть за бронзу. Я ее выиграл, естественно.
Е.В.: Можешь про свое нарушение слуха подробнее рассказать?
Е.П.: Есть четыре степени снижения слуха, после четвертой — уже глухота. От нуля до первой при этом норма. У меня между второй и третьей. Это не генетическое, а приобретенное. Мне было семь лет, я в Турции чем-то заболел. Температура не падала, и мне вкололи какой-то антибиотик, который сейчас уже запретили. Это лекарство на всех действовало — у кого-то на сердце, у кого-то на зрение, у кого-то на слух. То, что я стал хуже слышать, заметили не сразу. Мама как-то крикнула что-то в духе: «Все, собирайся, поехали». А я сижу и спокойно дальше телевизор смотрю. А она снова кричит: «Ты что сидишь? Собирайся!» Потом подходит ближе: «Ты слышал?» Я не слышал. У мамы паника. Начали разбираться — делали обследования, возили по врачам бабушек и дедушек. Ни по маминой, ни по папиной линии ничего такого ни у кого не было. Наконец врачи спросили: «Что кололи из лекарств?» И так поняли про антибиотик. Если бы мне, например, было год-два, это могло бы хуже обернуться. Во-первых, иммунитет мог бы еще сильнее пострадать, а во-вторых, у меня речь могла бы быть другой. Дети учатся разговаривать со слухом — поэтому ребятам с врожденными нарушениями обычно речь дается тяжело.
Е.В.: Ты носишь кохлеарный имплант?
Е.П.: Нет, у меня маленький цифровой аппарат в левом ухе, но я могу и без него ходить. С ним я слышу точно так же, как ты. Я не скрываю, что у меня есть такая особенность, но меня никто о ней и не спрашивает. Знает семья и друзья. Из теннисистов, например, Карен (Хачанов, 28-я ракетка мира. — Прим. Vogue), мы с последнее время с ним близко общаемся. Жена у меня сразу знала — мы с ней в детстве играли в теннис. Она никогда не обращала на это внимания и всегда меня во всем поддерживала, поэтому с ней я никогда не ощущал себя странным. А тренер в университете узнал, только когда я был на втором курсе.
Е.В.: А на корте как? Обязательно же нужно услышать звук удара мяча. Без этого невероятно сложно играть.
Е.П.: С этой штукой вообще отлично слышу, но на Сурдлимпиаде нужно играть без нее. Это минус. С ней я бы обыгрывал легче, а так приходится больше напрягаться.
Е.В.: А почему ее надо снимать?
Е.П.: Правила такие, чтобы не жульничали.
Е.В.: Как тебе кажется, что можно было бы сделать для того, чтобы больше ребят с особенностями шли в спорт и добивались успехов?
Е.П.: Все как у людей без особенностей. Нужно больше спортивных школ, больше спортивных площадок.
Е.В.: Согласна. Причем обычных городских.
Е.П.: Вроде Московская область готова развивать это дело за частные инвестиции, но никто не хочет помогать. В Америке по-другому. Я был во всех штатах, и в любой деревне есть стадион, и там ребята тренируются с утра до вечера: первые, вторые, третьи классы. В холодных штатах больше развит хоккей, в жарких — теннис. Корты все бесплатные. Профессионал может приехать с тренером, поселиться в отеле и пойти на общественный корт.
Е.В.: Еще, мне кажется, многое на родителях завязано. Не каждый родитель понимает, что его ребенок может все. А ведь все дети с особенностями хотели бы услышать: «Ты можешь все, что захочешь. Хочешь играть в теннис? Ты можешь стать сурдлимпийским или паралимпийским чемпионом».
Е.П.: А еще многие родители просто стесняются особенностей своего ребенка. Это тоже большая проблема. Мне, к счастью, она не знакома — мои родители всегда делали для меня все. У меня были лучшие аппараты и невероятный образ жизни, за что я им очень благодарен.
Е.В.: Я считаю, здесь не до стеснений! Мечта вашего ребенка может осуществиться! Чтобы родители осознавали возможности детей с особенностями, важно, чтобы о них показывали больше передач по телевизору, больше писали о них в интернете, строили им корты, устраивали им соревнования края, города, района. Вот родился у вас ребеночек с небольшим снижением слуха — бегает, прыгает, очень активный. Куда его надо отводить? В спорт! Он формирует характер даже лучше, чем школа, мотивирует, дисциплинирует.
Е.П.: Да, вот есть большая школа тенниса — почему бы не открыть там филиал паралимпийский и сурдлимпийский? Обучить тренеров работать с такими ребятами, и пусть они занимаются в своих группах. Тогда родители не будут стесняться приводить их в спорт. Кто знает, может, плохо слышащий мальчик играет не хуже, чем мальчик с идеальным слухом. И нужно обязательно давать им играть друг с другом. Да, с паралимпийцами может быть сложно, но сурдлимпийцы физически ничем не отличаются от людей без особенностей. Люди с нарушениями слуха и без могут спокойно играть вместе, никому от этого хуже не будет. Не подходит? Ну, тренируемся дальше с другими. А может, подойдет — и тогда такие примеры будут всюду афишироваться. Если бы я, например, заиграл, то, может, эту тему пытался бы поднять. Мол, вот я плохо слышу, но в этом нет проблемы, отдавайте детей заниматься спортом.
Е.В.: Ты мог бы быть сейчас примером для многих. Ты и сейчас пример, просто о твоей истории знает не так много людей.
Е.П.: Мне кажется, нужен более медийный человек.
Е.В.: Если бы ты был в туре да рядом с Сашей Зверевым!..
Е.П.: Да, я бы тогда говорил и привлекал внимание, чтобы власти суетились. В принципе, во всем мире не очень хорошо с сурдлимпийским движением. Нужно, чтобы чиновники начали продвигать спорт, чтобы они говорили: «Вот смотрите, сколько у нас чемпионов!» А так люди с нарушениями слуха продолжают стесняться — настолько, что многие родители вообще закрывают их в спецшколах. Да, если ребенок глухой, то ему нужен особый подход. Но если он слышит с аппаратом, то зачем? Он может развиваться точно так же, как и все остальные дети, играть и выигрывать.
Е.В.: На Западе с этим получше, мне кажется. Там уже понимают, что ребята с особенностями должны быть наравне со всеми. У них общество учится принимать любых детей, а у нас этого пока не происходит.
Е.П.: Да, там в школах учителя обязаны подстраиваться под детей. Нет такого: «Я не буду что-то делать». Не будешь — значит, не будешь работать. И вот учитель надевает специальный микрофон, который все транслирует на любой удобный гаджет ученика, и читает лекцию так, чтобы его слышали все, потому что он обязан помогать ребенку с нарушением слуха, если такой есть в классе. А у нас учитель, вероятнее всего, скажет: «И что мне с ним делать? Может, еще и экзамен за него написать?» Это постепенно меняется, но очень медленно.
Е.В.: Давай вернемся к тому, что было после Сурдлимпиады. Ты нашел себя в бизнесе после спорта?
Е.П.: Да, в 2017 году после Игр я вернулся в Москву, и мы с двоюродным братом Женей и нашим старшим другом и инвестором запартнерились и начали строить на Новой Риге спортивно-развлекательный центр Jet Arena — с теннисом, фитнесом, спа и рестораном хорошего уровня. Мы долго втроем создавали концепцию и сам проект, и наконец-то нам удалось его запустить. Я понял, что лучше буду зарабатывать так, чем вечно быть в подвешенном состоянии. Да, я был перспективным, но не уникумом. Вроде играет, вроде хорошо. Вроде кого-то обыгрывает, кому-то проигрывает. Такой продукт нужно постоянно развивать. Поэтому сложилось то, что сложилось. У меня есть синдром несбывшегося профессионала, но он, к счастью, на меня не давит. Просто где-то летает рядом. Не то чтобы я мечтал, но мне было бы очень приятно, если бы мой ребенок добился большего, чем смог я. Но ставить ему такую цель я не буду.
Е.В.: Детей все равно надо будет заставлять, даже если ребенок и сам хочет что-то сделать. Нужно будет правильно его мотивировать, это огромная родительская работа. Мне папа говорил: «Выиграешь первое место, и мы тебе подарим игрушку». До сих пор помню, как в 10 лет за золото в турнире родители купили мне маленького единорожка. И еще помню, как мама в школе мне сама написала и вручила грамоту «За рвение к победе», когда я на другом турнире заняла 10-е или 11-е место.
Е.П.: Я так всегда хотел на тренировки, сборы, турниры, что меня даже специально мотивировать не надо было. Я получал от них даже слишком много удовольствия — а надо было бы поднажать, больше выигрывать. Результаты стали лучше, когда меня отправили в Америку одного в 14–15 лет. Там у меня тренеры были пожестче, и я на корте стал злее, даже кажется где-то перебарщивал. Вообще я считаю, что если тебе в кайф играть, то тебе проще преодолевать трудности. Главное, чтобы в это время были рядом люди, которые тебя выслушают и помогут.
Е.В.: У тебя много друзей?
Е.П.: Знакомых да, а друзей не много, и они все из детства. Сейчас уже не важно, кто чем стал заниматься. Важно, что ты можешь этим людям доверить все, что у тебя есть, и они тоже знают, что могут на тебя положиться. Друзья — это, на мой взгляд, вторая семья. А мои лучшие друзья — это моя жена Алина и родители с братьями.
Е.В.: Егор, а ты слышал что-нибудь про турнир Bosco Friends Open?
Е.П.: Немного от Карена слышал. Кажется, звезды тенниса играют с бизнесменами или со звездами из другой сферы. Больше ничего не знаю.
Е.В.: Это благотворительный турнир, организованный компанией Bosco в поддержку фонда «Друзья» — отсюда и название. Бизнесмены платят деньги за участие, и играется звездный матч. Эти деньги идут на оплату лечения детей и их обучение. Камерное и красивое мероприятие, почти домашнее. Мне очень приятно в нем участвовать. После одного такого турнира мальчику сделали протез, который стоил полтора-два миллиона. Мама об этом написала письмо, я сама его видела — у семьи не было таких денег, и у других фондов такую сумму не получалось собрать. Как ты вообще относишься к благотворительности, хотел бы заниматься помощью другим?
Е.П.: Я всегда за благие инициативы. Сам думал о фонде. Может, не открывать свой, а хотя бы изучить, как это вообще все устроено.
Архив предоставлен пресс-службой Bosco и фонда «Друзья». Фото: Павел Крюков.
