18 ноября в галерее Lazy Mike открывается персональная выставка «Ил» 34-летней художницы из Киева Федоры Акимовой. Летом прошла ее первая сольная экспозиция «Код произведения» в ММОМА. Загадочные голубые киоты Акимовой, составленные из старых вещиц с блошиных рынков, привлекли внимание коллекционеров на ярмарках blazar и Cosmoscow, а инсталляция «Антиатроп» с бегущими доисторическими животными под сенью расшитого вручную тюля вошла в групповую выставку музея Garage «Выбирая дистанцию: спекуляции, фейки, прогнозы в эпоху коронацена». За плечами Федоры — учеба в киевском Полиграфическом институте на отделении печатной графики, на отделении сценографии Санкт-Петербургской академии художеств имени И. Е. Репина и в «Свободных мастерских» при ММОМА. Сейчас она живет в Москве, работает со старинными техниками и вечными вопросами. Накануне открытия выставки Vogue поговорил с художницей об апокалиптическом будущем, переходе из театра в галереи, «абьюзе живописи» и точности художественного высказывания.
Начнем с разговора о твоей новой выставке «Ил». Почему ты выбрала такое название? Она посвящена эволюции и тому, что могло бы быть без человека?
Не могло бы быть, а, скорее всего, будет. Это некое пространство постбудущего, осторожные пластические предупреждения. В концепции есть что-то апокалиптическое, меня волнуют именно такие глобальные темы. Насущные проблемы — политические, социальные — меня будоражат даже больше, но так сложилось, что в искусстве я могу выразить только глобальное, не повседневное. Ил — это органическая и первичная субстанция, метафора глины или первоначальной материи, из которой возникла жизнь. Это мой второй большой персональный проект, я представлю десять объектов и две видеоработы.
Какие философские концепции легли в основу? В интервью ты говорила, что перестала читать книги и начала слушать лекции по философии. У тебя есть серия «Антиатроп», и ее проблематика восходит к спекулятивному реализму Грэма Хармана.
Есть цикл лекций «Темные теории», которые читал историк философии Дмитрий Хаустов, — в них отражены новейшие философские идеи. Я стараюсь и вживую ходить на его лекции — недавно была на лекции по наследию Жана Бодрийяра, в прошлом году по Мишелю Фуко. Меня также интересуют антропология и тема животных, я слушаю много материалов на эту тему — лекции профессоров МГУ или РГГУ можно найти на YouTube.
Археология, динозавры, антикварные вещицы — ты всем этим интересовалась с детства или это пришло позже?
Я родилась в 1987 году, и очень важным в моем детстве местом был чердак на нашей даче, забитый предметами 1950–1980-х годов. Тайна вещи меня всегда завораживала: что с ней было, что будет. В формировании моей системы образов имеет значение и театральный бэкграунд. В театре важно, чтобы вещи сами за себя говорили — мне нравится прием, когда предмет находится на сцене и сам по себе становится актером, хотя и бездействует. Дерево или стекло, вышивка или советские вещи тоже могут говорить, давать какую-то эмоцию априори. Я стараюсь не пропускать интересные вещи, когда прохожу мимо мусорных баков — недавно в мою жизнь ворвался чей-то старый паркет, в котором я увидела крушение корабля. Еще мне помогает «нейросеть Авито»: недавно она предложила мне детскую коричневую деревянную кроватку. Еще не было проекта «Ил», но она меня зацепила своей формой и аурой. Оказалось, что это национальная кровать тюркских народов — бишек, восходит к традициям кочевых времен, имеет ручку для переноски. Я долго над ней работала, грунтовала, делала форму более обтекаемой. В итоге она превратилась в метафору ила — колыбель инициации, эволюции, из которой мы все вышли.
А как в твоем творчестве возникли динозавры?
Забавно, что в инсталляции, которая стояла в «Гараже», или в других моих проектах могут быть разные животные, но если есть хотя бы один динозавр — все считывают именно его. Потому что динозавры — это няшные образы массовой культуры, их все любят, ассоциируют со своим детством. В принципе мне это и нужно — чтобы человек испытал какое-то теплое чувство от возврата в детство, но сама тема вселила бы в него тревогу. Я использую динозавров, мамонтов, насекомых и птиц, чтобы обозначить огромный временной отрезок, который прошла фауна в своем развитии. Все мои работы — про сжатие Вселенной и взгляд извне временного контекста.
Ты художник классической школы и работаешь с традиционными медиа. Расскажи про свой видеоарт.
Еще во время учебы на театрально-декорационном факультете мне стало тесно в живописи. Я интересуюсь современным театром, и десять лет назад видео в нем было важным элементом. Сама я камеру в руки не беру, так как не владею ей в совершенстве, и делегирую это профессионалам. От меня идет концепция. Все снимается максимально натурально, без графики, на натуре. В Москве я живу у Измайловского лесопарка: и этот почти дикий лес вдохновляет меня. В часть киотов с новой выставки вмонтированы видео, снятые на go pro в болотистой реке. Мы опускали камеру в толщу воды, снимали, как она проходит сквозь ил и водоросли. В «Ил» вошли и два отдельных видеоролика. Первый снят в Измайловском лесопарке, а второй представляет собой макросъемки маленьких фигурок животных, которые масштабированы настолько, что выглядят жутко, зато впечатляют.
Я отчасти ремесленник: работаю с холстом и маслом, пишу живопись в очень старой классической технике лессировок — у меня хорошая живописная школа Академии имени Репина. Соблюдаю многие старинные технические рецепты. В объектах я тоже пытаюсь подходить ко всему максимально просто: дерево, пластик, металл, фрагменты быта композиционно объединяю в какую-то малую форму. Все видео, которые я делаю, не нагружены сюжетом, в них та же живопись, те же смыслы, только в движении.
Почему на выставке не будет живописи?
Живопись всегда можно посмотреть у меня в мастерской, но выставок своих картин я в ближайшее время не планирую. Живопись для меня не столько из сферы идей, сколько из сферы моей личной практики, медитации. Это просто мои состояния, вспышки сознания, которые дозревают месяцами. Раньше я увлекалась экзистенциализмом, и так появились мои пейзажи. Этих мест не существует на Земле. Я не пишу их с натуры, работаю без эскиза, сразу маслом, покрываю первым слоем имприматуры и, по классическому приему Леонардо да Винчи, смотрю на пятно на стене и пытаюсь увидеть в нем сюжет.
Как родился этот нежно-голубой оттенок, которым ты покрываешь свои объекты? Он уже фактически стал твоим «фирменным».
Для меня этот цвет потусторонний, он создает дистанцию. Цвет приведения, призрака, холодный с оттенками теплого — он кажется то голубым, то желтоватым, то зеленоватым. Когда ты покрываешь им объект, он уже не просто белый или грязный, он теряет свою материальность.
Твоя семья как-то связана с искусством?
Я из семьи учителей, дедушка был директором школы в Киеве, мама — учителем английского. Понимание искусства на своем уровне было у всех — я росла в гуманитарной среде, типичной для советской интеллигенции: все немного рисовали, занимались музыкой. Я рисовала с детства, и когда встал вопрос о выборе профессии, оказалось, что это единственное, что я умею.
По твоим работам отчасти заметно, что ты училась на театрального художника. Твои киоты — это мини-сцены, а пейзажи похожи на декорации.
Я иногда думаю о том, чтобы вернуться в театр, это моя страсть. Но в Москве меня затянуло современное искусство, потому что это очень интересные интеллектуальные игры, как и театр. Да, я очень любила делать макеты во время учебы. Мир внутри коробки меня всегда захватывал, это проекция вселенной в маленьком объеме. Мы изучали историю театра, драматургию, материальную культуру, историю искусств. В Академии учатся шесть лет — и у тебя есть возможность прочувствовать Каналетто, эпоху Возрождения, Жозефа Каро, Антуана Ватто, Яна Вермеера. Этому способствует и близость к Эрмитажу — для студентов Академии там бесплатный вход, и часто в плохую погоду ты идешь в музей просто так, попить кофе, посмотреть картины, он становится вторым домом. Безусловно, это очень отразилось на моем творчестве.
Расскажи о материалах, с которыми ты работаешь.
Я заказываю краски Lefranc Bourgeois, это французская фирма, основанная еще в XVIII веке. Я обезжириваю масло: раньше художники смешивали пигменты с тем количеством масла, которое им нужно, а я работаю в обратном порядке — убираю то количество масла, которое мне не нужно, и заменяю его связующим, подходящим мне в данный момент. И конечно, покупаю натуральный лен, сама натягиваю и грунтую холсты.
Это кропотливая работа. Сколько времени у тебя занимает создание работ в среднем?
Я много и медленно работаю, не спешу, сомневаюсь. Это относится к любому жанру, с которым я работаю, наверное, я не экспрессивный художник. Мое главное правило: чтобы закончить работу, не надо ее абьюзить, не надо на нее давить. Я даю им жить своей жизнью и никогда не выдавливаю из себя что-то, лишь бы закончить. Некоторые работы могут стоять по полгода, некоторые по году. Это как отношения с ребенком — хочется подстроиться под работу, услышать ее. Могу переписывать, менять сюжеты по несколько раз, до того момента, пока не почувствую, что все готово. Возникает точность интонации.
В своих произведениях ты практически всегда работаешь с мотивом прошлого. Какие эпохи в искусстве тебя вдохновляют больше всего?
Недавно меня заинтересовал Гёбекли-Тепе в Турции — это храмовый комплекс древней цивилизации, от которой до нас дошли скудные находки, первые культовые сооружения, самое древнее искусство. Меня сейчас интересуют самые азы, зарождение европейской цивилизации. В архитектуре люблю ранний классицизм, в живописи — художников малых форм, таких как Ватто, Вермеер, Коро. Отдельное место занимает Михаил Врубель — его работ много в Киеве, где я росла, и они сильно на меня повлияли.
В Москве в арт-сообществе тебя сейчас воспринимают как молодого перспективного художника, твои работы покупают все коллекционеры, которые держат руку на пульсе современного искусства. Есть ли люди в твоей карьере, которым ты благодарна?
Я приехала в Москву из Санкт-Петербурга и поступила здесь в «Свободные мастерские». Там я познакомилась с куратором Дашей Камышниковой, с ней я сделала за год несколько виртуальных проектов и смогла раскрепоститься. Приходила к ней с новыми идеями, и мы конструировали концепты, даже если они не реализуются, это важная практика для молодого автора. Вторая важная встреча — с Александром Евангели, который, кстати, написал текст к «Илу». Он меня очень хорошо понимает и дает мне много подсказок. Общение с ним дало мне на каком-то этапе возможность понять, о чем я хочу говорить как художник. Виртуально на меня повлияли лекции Ирины Кулик, которые я слушала лет восемь назад, — она прекрасный популяризатор современного искусства. Тогда ведь не было такого информационного пространства, как сейчас.
У тебя нет агента и галереи. Как твои работы попали на ярмарки?
Я просто не жалею времени на то, чтобы отправить кому-то письмо с pdf-вложением. Я не планировала переезжать в Москву, приехала сюда случайно, на три месяца. Устроилась в магазин художественных товаров, два дня работала там, два дня писала живопись. Параллельно делала рассылки абсолютно во все галереи, и галерея «Измайлово» сразу откликнулась, организовала мою первую московскую выставку. Потом случилась еще одна выставка — на «Винзаводе». И так далее. Интересующие меня open-call я отслеживаю на платформе «ART Узел».
Поделись своими творческими планами. Есть ли у тебя ролевая модель?
Я хочу ездить по миру, жить в свое удовольствие и быть счастливой. Я не стремлюсь к каким-то реперным точкам в карьере. Моя ролевая модель — это кошка, хочу прожить несколько жизней. Сейчас я подаю заявки в резиденции — хочу реализовать масштабные проекты и ленд-арт. То, что происходит со мной сейчас — выставки, ярмарки, — это второе измерение, с конкуренцией, гонкой, о котором я стараюсь вообще не думать. Я воспринимаю это как игру. Я стремлюсь сделать какое-то собственное открытие, настолько этим поглощена, и у меня так мало времени… Я хочу нащупать очень точное высказывание, чтобы донести ту боль и страдание, которые ощущаю, когда смотрю вокруг.
Выставка «Ил» в галерее Lazy Mike проходит до 18 декабря.